Переяславская рада. Том 2
Шрифт:
— Скажи, посол, хану: надежда наша на царя Московского, и от Москвы мы не отступимся, пока у нас душа в теле. И дети наши того не сделают, и так же будут поступать дети детей наших, и никогда на свете такой измены не произойдет, потому что в союзе нашем, который мы в Переяславе заключили навеки, на который присягу дали всем народом, — жизнь наша!
Хмельницкий поднялся, давая понять, что переговоры окончены.
Встал Тохтамыш-ага.
Стоял, опершись руками о край стола, Силуян Мужиловский.
У Хмельницкого дергалась бровь. «Довольно попил я стыда
— И еще, пан высокий посол, передай нашему возлюбленному брату хану Магомет-Гирею: ежели задумал он порушить договор с нами и пойти войной на нас, то пусть знает — будем биться с ним, как с лютым недругом, на земле и на водах, сколько бог даст помощи, силы и разума.
Перевел дыхание и повторил:
— Так и скажи, пан посол: биться будем на земле и на водах.
Тохтамыпг-ага понял хорошо, почему повторил Хмельницкий эти слова про землю и воды. Появление на Черном море казацких стругов, чаек и челнов было бы нестерпимо не только для хана, но и для султана. А чего не хотел Мохаммед IV, султан турецкий, о том и помыслить не смел хан крымский Магомет-Гирей. Гяур Хмельницкий хорошо знал, куда метит.
…Возвращаясь из Чигирина, Тохтамыш-ага обогнал на Черном шляху, близ Трахтемирова, большие отряды конницы. Пришлось послу свернуть с дороги в степь, пока не подскакал к нему какой-то сотник и но расспросил, кто таков и по какому делу. Узнав, что это посол ханский, пригласил к полковнику Мартыну Пушкарю.
Мартын Пушкарь встретил посла перед своим шатром. Тохтамыш-ага спросил:
— Войско казацкое для чего на юг, в Дикое Поле, выступило?
Мартын Пушкарь раздул светлые усы, прищурил хитрый глаз.
— В Дикое Поле не идем, а стали тут табором. Травы много, надо коней покормить.
Не поверил полтавскому полковнику Тохтамыш-ага. Еще больше утвердился в своем подозрении, когда через милю снова встретил в степи казацкую конницу, да еще с телегами и пушками.
За десять злотых разговорчивый казак охотно рассказал слуге посольскому, ловкому аскеру Мустафе, что это полк Ивана Богуна на юг идет.
Еще более опечаленный поехал дальше Тохтамыш-ага.
Не знал посол татарского хана, что, по приказанию гетмана, Винницкий и Полтавский полки вышли на Черный шлях, постояли в степи и вернулись на свои квартиры. Мартын Пушкарь плевался, жалуясь Богуну:
— Чтоб тому aгe ковылять на одной ноге! Из-за него, проклятого, пыли наглотались так, что три дня придется грелкой кишки промывать.
— Зато припугнули, — смеялся Богуи.
Не знал также Тохтамыш-ага, что за то время, пока он сидел в Чигирине, добиваясь, чтобы Хмельницкий отступился от Москвы и нарушил переяславскую присягу, на Дон, в Черкасск, прибыло гетманское посольство — полковник Лукьян Сухиня и сотник Мартын Терновой с товарищами.
Немедля созван был войсковой круг, и читана была на нем грамота гетмана Хмельницкого. А в ней сообщалось, что он, гетман, с войском стал навечно под высокую руку царя Алексея Михайловича и призывает Войско Донское зорко беречь южные рубежи, потому что хан татарский с ордой — крымской и ногайской — собирается на Дон, а оттуда на московские города, как раз о ту пору, когда на Руси начнутся жнива, то есть в августе месяце.
Гетман призывал донцов этот поход пресечь и Крыму подняться не дать — отрядить, самое меньшее, тридцать стругов под берега Крыма и стать на Черном морс, следя за каждым движением орды.
Атаман донского казачества, давний побратим Хмельницкого Старов, вышел на середину круга, поклонился на все четыре стороны, послам гетмана земной поклон отвесил особо, сказал:
— Будем, как и прежде, казачество запорожское своими братьями считать. Обещаем, едва только орда подымется, идти на нее по морю стругами, а по степи конно!
— Добро!
— Добро! Согласны! — одобрительно кричал в один голос круг казацкий.
В Чигирин весть о решении донского круга пришла, когда Тохтамыш-ага уже сидел в Бахчисарае, а гетман Хмельницкий выехал в Киев.
Туда гонцы повезли грамоту с ответом донских казаков.
В Киеве узнал Хмельницкий о великих победах, одержанных на Белой Руси и в Литве.
Войско наказного гетмана Ивана Золотаренко взяло приступом крепости Чечерск, Пропойск, Новый Быхов.
Полк Семена Подобайла обложил Старый Быхов.
В грамоте Хмельницкому, уведомляя об этом, наказной гетман Иван Золотаренко отписывал: «А еще прислал нам литовский Януш Радзивилл свою грамоту, чтобы мы с войском твоей ясновельможности отступились от войска московского. Грамоту отослал я князю Трубецкому, дабы оную показал князь его величеству царю Алексею Михайловичу, который о ту пору стал табором на Девичьей горе, под самым Смоленском».
Хитрит пан Радзивилл! Только сегодня Антон Жданович вручил Радзивиллову грамоту и ему. Вот она лежит на столе, Хмельницкий задерживается взглядом на желтом листе пергамента, и ноздри его тонкого, прочерченного красными прожилками носа чуть заметно вздрагивают. Не то засмеется сейчас, не то скажет гневное слово. Читал дальше, узнавая в косых буквах твердую Золотаренкову руку: «А еще твоей милости, пан гетман, знать надлежит, что из Шклова прибыл к нему чернец от Неуловимого и известил нас, что Радзивилл собирается с великим войском идти на помощь осажденному Смоленску, и потому положили мы того Януша Радзивилла стеречь зело, и злым его замыслам воспротивиться, и, буде помощь божия, побить…»
Слова о Неуловимом запомнились. Перед глазами возникло продолговатое смуглое лицо Малюги. Проницательный взгляд. Ясный ум. Сказал громко:
— Рыцарь! Рыцарь!
4
…А повый день принес множество новых забот.
Хмельницкий сидел перед митрополитом Сильвестром Коссовым. Нагнув голову, митрополит глядел на него сурово и недоброжелательно.
В распахнутые окна ветер приносил запахи черемухи, задумчивый шелест листьев. Не хотелось видеть ни Коссова, ин архимандрита печерского Тризну, усевшегося поодаль в кресле.