Перейти грань
Шрифт:
– Помнишь? – спросил он. – Помнишь, как все было?
Энни попыталась вспомнить, какой ей представлялась жизнь во время войны. То, что возникало в памяти из того времени, казалось ей искаженным и даже безнравственным. Те трудности и лишения, которые они тогда испытывали вместе с постоянным чувством тревоги, частично стерлись из памяти, а то, что от них осталось, давно вошло в плоть и кровь и стало частью их самих. И сейчас, как ни странно, ей вспоминался берег в Паттайа; коктейли «май тай» в Халекулани; ночь, полная любви, в военно-морском отеле «Вайкики бич». А на рассвете его
В глубине сознания, затуманенного алкоголем, она понимала его тоску по жизни и юности. «Ради этого, – думала она, – он способен на многое такое, чего люди, подобные ее отцу, никогда не смогут понять». Она всегда считала, что у него немало скрытых достоинств. Какая-то частичка ее всегда будет оставаться его тайной поклонницей. Этим вечером она увидела на его лице надежду, которая делала его прекрасным. И ей тоже захотелось быть верующей.
13
Спустя неделю неуклюжий и краснолицый журналист Даффи, специалист по формированию общественного мнения, прибыл к ним в дом над Зундом. Энн удивилась, увидев перед собой человека столь заурядной внешности. Устроившись на диване с чашкой кофе, он принялся философствовать.
– Везет некоторым, – рассуждал он. – Они могут позволить себе оказаться в центре внимания, не прилагая для этого никаких усилий.
Оуэн и Энн переглянулись. Даффи обращался к Энн так, как будто они были давними коллегами. Он разглагольствовал об Оуэне, словно того здесь не было вовсе.
– Смотрю я на Оуэна и думаю: ну прямо Линдберг! Доходит, что я имею в виду?
Энн усмехнулась. Сравнение несколько смутило ее. В кругах, где она воспитывалась, это был кумир. Энн Морроу Линдберг, любимый автор ее матери.
Даффи несколько приуныл.
– Вы не находите?
Оуэн что-то тихо пробормотал. Даффи продолжал настаивать:
– Вы понимаете, о чем я говорю? Обаятельный, но серьезный. Серьезный, но простой. Доходит?
Даффи. ушел, прихватив с собой их семейный альбом с фотографиями, чтобы полистать для вдохновения.
– О Боже, – выдохнул Браун, когда тот удалился, – какой круглый идиот!
– Тебе не кажется, что там все такие?
– Напомни мне, чтобы я позвонил завтра Торну. Им придется прислать ко мне кого-нибудь другого.
На следующий день Оуэн забыл о своем намерении позвонить Торну, а Энн не стала напоминать ему. По ней, так мог сойти и Даффи.
В следующую пятницу саутчестерский яхт-клуб устраивал коктейль, на котором прессе должны были представить участников гонки. За час до его начала у Браунов появился Даффи в клетчатой кепке из твида.
– Спаси, Боже, всех живущих здесь! – завопил он и проскользнул внутрь. Энн приготовила кофе. Публицист сидел за кухонным столом и сыпал сахар в чашку. Лицо его горело нездоровым румянцем.
– Вам будут задавать кучу вопросов о Хайлане, – предупредил он Брауна. – Переадресуйте их мне. И тогда мы, возможно, справимся с этим. – Затем он переключился на Энн: – Вам знакомы остальные парни?
Она поняла, что Даффи спрашивает ее о трех других участниках, которых клубу удалось привлечь к гонке, – Деннисе, Керуае и Фоулере.
– Я знакома со всеми. Оуэн знает Фоулера. Он брокер из Виргинии-Бич.
– Да, я хорошо знаю его. Он последний из устричных пиратов.
– Правда? – недоверчиво воскликнул Даффи.
Браун допил кофе.
– Правда. Пора отправляться.
По дороге Даффи потчевал их бородатыми историями из старых газет. День стоял пасмурный и теплый, поверхность Зунда отливала сероватой голубизной. На другом берегу висело размытое зарево.
Даффи еще сообщил, что он работал когда-то в «Нью-Йорк джорнэл американ», приказавшем долго жить; что у него имелась жена, страдающая какой-то хронической болезнью; что на прошлой неделе он возил ее в поместье Боскобель на Гудзоне и прогулка удалась на славу. На середине каменной лестницы, ведущей к центральному входу в клуб, он обернулся и с трудом перевел дыхание:
– Вам двоим надо держаться вместе. Мы хотим, чтобы Энн попала на фотографии.
Саутчестерский клуб занимал огромный деревянный особняк в стиле поздней английской готики, стоявший на отвесном берегу в окружении древних и потрепанных ветром кленов. В окнах горели свечи.
Войдя, они обнаружили настоящее столпотворение. Бары были заполнены, воздух пропитался запахами виски, парфюмерии и кожи. Оуэн и Энн последовали за Даффи через кубковый зал, до отказа забитый гостями. В дверях клубной библиотеки стоял высокий мужчина с серебристой шкиперской бородкой и, похоже, ждал их появления. Даффи попытался представить их, но бородач не обратил на него внимания.
– Браун, не так ли? – спросил он у Оуэна. – Я капитан Риггз-Бауэн, секретарь клуба.
Браун пожал протянутую руку. Появился пожилой человек в синем блейзере, который был представлен как мистер Уитни, командор клуба. Репортеры начали забрасывать Брауна вопросами, но тут вмешался Даффи.
– Если у вас есть вопросы по поводу господина Мэтью Хайлана, – прокричал он что было мочи, – позвольте мне ответить на них. Господин Браун не располагает интересующей вас информацией.
Около двух десятков репортеров устремились за ним в соседний зал. Риггз-Бауэн, насторожившийся при появлении Энн, провел Браунов в глубину библиотеки, где их ждали трое других участников гонки. Они сидели, лениво развалясь в капитанских креслах вокруг дубового стола, на котором стояла огромная ваза с нарциссами. При появлении Браунов все встали.
Ян Деннис, краснолицый застенчивый австралиец, приехал в Штаты рекламировать книгу с описаниями своих приключений во время шестидесятисемидневного дрейфа на резиновом плотике. Правда, об этом произведении никто не слышал от него ни слова.
Патрик Керуай, добродушный школьный наставник из Бретона, тоже пописывал книги, причем самолично, наполняя их мистическими образами, рожденными, видимо, во время длительного пребывания в море.
Третий, виргинец Престон Фоулер, имел репутацию темной личности. От его фальшивой улыбки пробирала дрожь.