Периферийный авторитаризм. Как и куда пришла Россия
Шрифт:
Сегодня, оценивая ход событий с начала 2000-х годов и по сегодняшний день, я не вижу необходимости по его результатам вносить существенные коррективы в обрисованную выше картину. Строго говоря, наблюдавшийся вплоть до 2008 г. рост доходов и богатства (и притом существенный – было бы неразумным этого не замечать) в результате увеличения экспортных доходов и их последующего перераспределения через рыночные механизмы и государственный бюджет не привел к изменению сущностных характеристик того общества, в котором мы живем.
Российский капитализм был и остается характерным и одновременно весьма своеобразным образцом окраины мирового хозяйства, экономически (и технологически) зависимой от его ядра – развитых стран Запада; сохраняющим в себе огромные анклавы архаичных хозяйственных и общественных укладов и лишенным внутренних двигателей роста и развития в виде самостоятельного накопления капитала
Структура экономики за эти годы не только не усложнилась, но, наоборот, еще больше приблизилась к модели, ориентированной на внешние источники спроса, на ограниченный круг традиционной продукции и внешние же источники инвестиций. Более того, невзирая на все разговоры об обратном и даже предпринимаемые сугубо административные меры, за прошедшие годы ситуация усугубилась тем, что трудоемкие сектора строительства и сферы услуг стали в возрастающей степени полагаться на импорт рабочей силы, в то время как значительная часть собственных трудовых ресурсов утрачивается в результате открытой и скрытой эмиграции наиболее молодой и способной ее части и люмпенизации трудоспособного населения в экономически неблагополучных и «неперспективных» регионах.
Да и восприятие России – как внутри страны, так и за ее пределами, – по мере того как годы глобального военно-идеологического противостояния США и СССР уходят все дальше в историю, все больше отражает ее нынешнее состояние пусть и весомой, но периферийной и сравнительно малозначимой части мирового хозяйства, чья роль, с одной стороны, сводится преимущественно к поставкам нефти и газа, некоторых других сырьевых продуктов, а также торговле «ширпотребом» ВПК и оказанию некоторых транспортных услуг, а с другой – к потреблению товаров массового спроса. Огромный ядерный арсенал, конечно, гарантирует ей свободу от угрозы прямой военной интервенции, но он не может обеспечить России имидж высокоразвитого государства, способного претендовать на участие в мировом лидерстве – экономическом, технологическом и, как следствие, политическом. Образ России как преемника Советского Союза – «великой державы», претендовавшей на роль технологического лидера, хотя бы в некоторых ключевых областях, – постепенно трансформировался в картинку перспективной, но несопоставимо более скромной во всех отношениях экономики, стоящей в одном ряду с Индией, Китаем и Бразилией. Строго говоря, растущее ощущение глубокого разрыва между Россией, которая избавилась от ярлыка «постсоциалистической» и «переходной» экономики, но так и не смогла стать частью развитого мира, и самим этим миром, прежде всего европейскими странами, и явилось одной из важнейших причин резкого роста в эти годы антизападных настроений в российской элите.
Но самое неприятное (хотя, возможно, и самое важное) заключается в том, что в России в силу особенностей проведенных в 90-е годы реформ и, в частности, приватизации так и не сформировался класс независимых и граждански ответственных предпринимателей, который был бы способен взять на себя роль лоббиста, организатора и двигателя активных институциональных преобразований, которые только и способны переломить процесс стихийного воспроизводства застойных и ущербных форм организации экономической жизни. То есть, конечно, отдельные носители этого начала в стране есть, но они оказались не объединены ни мощной и эффективной организацией, ни адекватным политическим самосознанием, ни даже чувством сословной солидарности. А без такого класса, без его финансового, организационного и политического ресурса выстраивание широкой коалиции в поддержку реформ оказывается делом практически безнадежным. Власть же без такого давления снизу в лучшем случае занимает позицию стороннего наблюдателя, а в худшем – активно блокирует любые невыгодные для нее изменения статус-кво, рассматривая их как угрозу политической стабильности и сохранению своего особого положения.
Ни для кого не будет откровением, если я скажу, что в том числе (а возможно, и в главной степени) по этой причине вопрос о глубоких институциональных реформах сегодня оказался фактически исключен из политической повестки дня, но это, в свою очередь, означает, что страна оказалась в ловушке «периферийного капитализма» всерьез и надолго.
Собственно говоря, именно это и подвело меня к мысли о необходимости обратить более пристальное внимание на другую сторону этого сложного явления, а именно: на политический строй постсоветского российского капитализма. Сегодня мне кажется, что сформировавшиеся здесь тенденции нуждаются в более внимательном анализе, как минимум, по трем причинам.
Во-первых, это отмеченная мною выше особенность системы «периферийного
Во-вторых, это явно схематичный подход, который реально присутствует и даже господствует в общественном сознании при анализе политических реалий и закономерностей нашего общества. В большинстве случаев картина излишне упрощается, противоречивые изменения игнорируются, а мотивы и направленность действий основных субъектов выводятся из заранее принятых в качестве объяснения незамысловатых концепций. Массовое использование для этого стереотипной терминологии и абстрактных, оторванных от реальной жизни и псевдонаучных умозаключений на самом деле скорее уводит от существа вопроса, нежели способствует его пониманию. В то время как понимание сути сформировавшегося к настоящему времени в России устройства власти и пределов ее действенности имеет первостепенное значение для оценки ее перспектив и возможностей трансформации.
И, наконец, в-третьих, это малоприятный факт, состоящий в том, что последние два десятилетия, а возможно и больше, во всем мире прошли под знаком утраты прежних ориентиров и малой продуктивности (на сегодняшний день) поиска новых. Слишком многое изменилось в мировой политике после того, как закончилась холодная война и у правительств ведущих стран Запада появилась большая свобода действий по сравнению со временем разгара военнополитического противостояния между НАТО и советским блоком. Прежние цели и правила поведения утратили актуальность, а определение новых затянулось и породило острые разногласия внутри прежде консолидированных элит. Да и изменения в структуре и характере экономики в этих странах, вкупе с распространением в них принципиально новых информационных технологий, привели, как показал в том числе и финансово-экономический кризис 2007—2009 гг., к существенным изменениям в функционировании их политических систем.
Эти изменения коснулись не только стран, условно именуемых Западом, но и их отношения с остальным миром, со странами мировой капиталистической периферии. Для того чтобы представить себе, как это может сказаться на России и ее положении в мире, необходимо прийти к более четкому пониманию, что представляет из себя политический класс в России и как он соотносится со сформировавшимся в стране властным режимом. Все это и составляет задачи этой книги.
Но прежде чем приступить к ее основному содержанию, несколько замечаний общего характера. Прежде всего, очевидно, что не все в общественном организме можно свести к экономической основе. Даже марксизм, который больше, чем какая-либо другая школа, был склонен (по крайней мере, в теории) к экономическому детерминизму, допускал известную вариативность «политической надстройки» по отношению к ее «экономическому базису», хотя и сужал до чрезвычайности ее смысл и функциональность, сводя последнюю к обслуживанию и сохранению господствующих отношений собственности.
Современные же представления о политическом устройстве общества усматривают, как правило, лишь косвенную либо самую общую зависимость принципов и практики политического управления обществом от преобладающих в нем экономических отношений и институтов.
Так, например, принято считать, что хозяйственная конкуренция органически связана с наличием в обществе политической конкуренции, а экономические права и свободы находятся в тесной корреляции с гражданскими и политическими, причем последние являются гарантией и условиями осуществления первых. Считается также, что такие политические атрибуты политической системы, как всеобщие выборы и разделение властей, гарантируют свободное развитие рынков и рыночных механизмов и противодействуют чрезмерной концентрации собственности и возникновению хозяйственных монополий. Наконец, прямо или по умолчанию принимается, что результатом конкуренции всегда и везде является повышение эффективности – и в экономике, и в управлении обществом.