Перикл
Шрифт:
Перикл не сразу бросился на штурм города — дождался затребованного подкрепления из Афин. Прибыли новые корабли не только из Афин. Союзные Хиос и Лесбос прислали свой флот из тридцати кораблей. Теперь можно было решиться на штурм, но Перикл медлил, полагая, что остров можно будет взять измором, заблокировав доступ к нему со всех сторон. Для этого требовалось время и средства, но Перикл решил, что лучше жертвовать временем и деньгами, чем кровью своих сограждан. Мелиссу же, поднявшему Самос вторично, отправил послание с требованием сдаться, повторить то, что он сделал месяцем раньше: открыть ворота и бросить к ногам победителя меч. Мелисс, этот бездарный философ, как говорила о нём Аспасия со слов Сократа, ответил, что сдаваться не намерен, что на помощь к нему спешит финикийский флот. О том, что к Самосу приближается финикийский флот, Периклу сообщили также торговцы, прибывшие с острова Андрос, — они якобы видели финикийские корабли в открытом море, которые держали курс на юг, возможно, к Самосу. Перикл поверил этим сообщениям, взял шестьдесят триер и вышел из Самосской бухты, чтобы встретить финикийцев на подступах к острову и там уничтожить, напав на них внезапно. Но никаких финикийских кораблей ни вблизи Самоса, ни дальше не оказалось: Мелисс и андросские купцы, подкупленные самосцами, обманули Перикла. И пока он был в море, Мелисс вывел из города войска и напал на афинян, находившихся в лагере у стен города и в бухте на оставшихся там кораблях. Он хорошо подготовился к этому нападению, а афиняне не ждали его, тем более не ждали, что, по установленному Периклом распорядку, добрая половина отрядов на жеребьёвке вынула белый боб, что давало право на «белый день», когда солдатам разрешалось гулять и пировать.
Часть афинян отступила вглубь острова, другая отошла от берега на оставшихся кораблях. Но многие афиняне оказались в плену и подверглись издевательствам и клеймению. Разъярённый этим известием, Перикл вернулся и начал штурм города. Осмелевший и воодушевлённый недавней победой Мелисс вышел против него, но Перикл мощным ударом загнал его за городские стены, подвёл к стенам тараны и начал их крушить.
Штурм Самоса длился почти девять месяцев. Город был покорен. Перикл разрушил его стены, отнял у самосцев все корабли, запретив строить новые, наложил на них большую контрибуцию. Часть денег — около десяти тысяч талантов — самосцы собрали и отдали Периклу сразу — кажется, это были деньги перса Писсуфна. Другую часть — почти столько же — обязались уплатить в ближайший срок, а чтобы Перикл поверил их обещанию, дали ему заложников, которых он отправил сразу же в Афины. Стратег Мелисс был казнён по приговору милетского суда — забит до смерти палками и брошен на пустыре без погребения.
Прах всех погибших при штурме Самоса афинян Перикл отправил на родину и вернулся сам.
День возвращения Перикла совпал с днём рождения его сына, которого в честь отца Аспасия назвала Периклом. Периклом-младшим.
Перикл, взяв младенца на руки, долго молчал, глядя на него, потом сказал:
— Он похож на тебя, Аспасия.
— Нет, он похож на тебя, — возразила Аспасия.
— Он похож на вас обоих, — примирила их повитуха Гермоксена.
Двери дома стратега в тот день были украшены оливковыми ветвями. Мальчика искупали в тёплой воде с оливковым маслом и вином, уложили в колыбель, завернув в белые пелёнки. После всего этого следовало принимать поздравления родных и друзей. Но Перикл сказал:
— Ты плохо себя чувствуешь? Нужно позвать врача? Позовём Гиппократа.
— Нет, не тревожься, — успокоила Перикла Аспасия. — Есть много такого, что знает повитуха, но не знает врач. Пусть придёт Гермоксена.
— Хорошо, я прикажу, — пообещал Перикл и уже намеревался уйти, но Аспасия остановила его вопросом:
— Ты будешь произносить надгробную речь на похоронах павших?
— Я.
— Можно, я пойду на кладбище?
— Ты ещё так слаба, да и думать тебе о похоронах сейчас не следует.
— Я не так слаба. А присутствовать на похоронах героев — кому это может помешать?
— Ладно, — согласился Перикл. — Но всё же побереги себя. Для нашего малыша.
— Для нашего малыша понадобится кормилица. Хорошо бы найти спартанку: у спартанок и здоровье отменное, и они не балуют детей. Я хочу попросить Гермоксену, чтобы она нашла кормилицу.
— Попроси, — согласился Перикл. — А похороны через три дня.
— К тому времени я совсем оправлюсь и пойду на кладбище. Я хочу услышать, как ты будешь произносить речь... Афиняне радуются твоей победе, говорят: Агамемнон штурмовал Трою десять лет, а наш Перикл взял Самос за девять месяцев. Что Аспасии ребёнка родить, что Периклу город взять, — засмеялась Аспасия и спросила: — Теперь ты поплывёшь к берегам Понта Эвксинского?
— Теперь — да, — ответил Перикл. — Через семь дней состоится амфидромия, обход вокруг домашнего очага, тогда же мы объявим имя сына и пригласим гостей. Теперь же я буду занят, ни с кем не стану встречаться для выслушивания поздравлений. В Афинах, ты знаешь, объявлен траур, мы будем хоронить павших на Самосе.
— Это дурная примета, когда младенец рождается в день траура, — тайно делилась с Перикловыми слугами повитуха Гермоксена. — Ребёнок не будет долго жить.
Слуги донесли Периклу, о чём им наболтала Гермоксена.
— Гермоксену из дома гнать, — приказал Перикл. — А того, кто передаст её слова Аспасии, я задушу собственными руками, — пригрозил он.
О дурной примете Аспасия узнала уже на другой день: послала за Гермоксеной служанку, которая ничего не знала о приказе Перикла, а та передала ей, что Гермоксена не придёт, потому что Перикл повелел слугам прогнать её за глупое предсказание, которое само сорвалось с губ, потому что Гермоксена на радостях выпила вина и опьянела.
— Правда ли, что ты велел прогнать Гермоксену за глупое предсказание? — спросила Аспасия мужа, когда он пришёл к ней.
— Правда, — не стал отрицать Перикл.
— Помнишь, чему учил тебя наш несчастный Анаксагор?
— Чему?
— Он учил не верить глупым приметам, потому что связь между событиями устанавливается по присущим им законам, а не по произволу невежественных гадателей.
— Да, я это помню.
— Вели пожурить Гермоксену и вернуть её — я нуждаюсь в её советах. Поход займёт много времени. В твоё отсутствие враги поднимут голову и постараются тебе навредить. Добейся изгнания Фукидида и поражения его партии.
— Тебя всё ещё беспокоит Фукидид? Забудь о нём — я избран стратегом на новый срок вот уже в который раз — афиняне верят мне. Все козни Фукидида напрасны, афиняне не предадут демократию.
— Но когда тебя не будет в Афинах, когда ты будешь далеко... Мне говорили, что огни в Фукидидовых гетериях горят все ночи напролёт. Значит, твои противники о чём-то договариваются там.
— Они всего лишь болтуны. Надо делать дело. Афиняне видят, что делом занимаются не Фукидид и его сторонники, а мы. Мы одерживаем победы, мы упрочили мир, мы строим храмы, святилища и театры... На следующую Экклесию я выношу решение о строительстве Одеона и Пропилей Акрополя. Афиняне получают деньги из казны, забыв о том, что такое нужда. У нас самый могучий флот, мужество в бою стало признаком афинского гражданина...
— Ты раздражён? — остановила Перикла Аспасия: раздражение сквозило в каждом слове Перикла. Аспасия впервые увидела, что её советы, её желание быть Периклу первой помощницей в государственных делах вызывает в нём недовольство.
— Да, я раздражён, — ответил Перикл, пожалев о том, что позволил себе интонации, которые насторожили и, может быть, даже обидели Аспасию. — Я раздражён тем, — стал он неуклюже оправдываться, — что ты думаешь о Фукидиде, волнуешься из-за пустяков, тогда как должна думать о нашем сыне. От дурных и напрасных волнений, я слышал, у женщин пропадает молоко. Думай о приятном, о счастливом разрешении от бремени, о нашем мальчике.