Перикл
Шрифт:
Вскоре после того, как Полигнот расписал дельфийскую лесху, слава о нём разнеслась по всей Элладе. Кимон сам отправился в Дельфы, чтобы увидеть его картины и его самого. А увидев, решил, что Афины должны украситься картинами Полигнота. По приказу Кимона была расчищена и усажена деревьями рыночная площадь, и Пейсионакт соорудил на ней большой портик, облицевав его стену досками, пригодными для росписей. Приглашённый в Афины Полигнот, фасосец родом, тогда ещё молодой и красивый, аристократ, сразу же приступил к делу, заявив, что не возьмёт за работу никаких денег, поскольку он не ремесленник и не хочет уподобиться ремесленникам, берущим деньги за свой труд. Но если Афины будут настаивать на оплате, то пусть деньги достанутся его помощникам, Панэносу и Микону, отличным живописцам, но не аристократам по происхождению. Панэнос изобразил в Стое Пойкиле битву при Марафоне, Микон — битву греков с амазонками. Картины Панэноса и Микона находятся справа и слева от картины Полигнота. Полигнот, как и в Дельфах, изобразил разрушение Трои. Четыре краски несмешанные — белая, жёлтая, красная и чёрная — и десятки других цветов, возникших от смешения, легли на стену стой и потрясли все Афины. Афиняне были так восхищены картиной Полигнота, что подарили художнику афинское гражданство, что прежде случалось нечасто, а теперь, после Периклова закона о гражданстве, стало невозможным. Аспасия — не афинянка и не станет ею, и сын её, которого она намерена родить Периклу, никогда не станет афинским гражданином. А Полигнот — великий гражданин. Не является афинским гражданином и Анаксагор, но это не помешает афинянам судить его.
Аспасия решила навестить Полигнота и спросить его, придёт ли он на суд и станет ли поддерживать на суде Анаксагора.
Полигнот был в мастерской. Аспасия застала его за работой — он заканчивал большую картину, на которой была изображена Поликсена, принесённая в жертву на могиле Ахилла Неоптолемом, сыном Ахилла. Неоптолем убил дочь Приама и Гекубы, зная, как она нравилась его отцу, — таковы были жестокие нравы тех времён. Да они и теперь не менее жестоки: афиняне намереваются убить философа только за то, что он не почитает их богов...
Старик Полигнот спустился с козел, выслушал Аспасию молча, вытирая перепачканные краской руки — они были в охре и в саже, а нос его был вымазан — о чём Полигнот не знал — белой мелосской землёй и красным понтийским синописом. Аспасия своим платком вытерла Полигноту нос, что ему весьма понравилось, и спросила:
— Придёшь ли ты на суд, Полигнот? Когда судьи увидят, что на стороне Анаксагора так много знатных людей: Перикл, Протагор, Фидий, ты, Геродот, Продик, Калликрат, Софокл, Иктин, которые поддерживают его аплодисментами и словами, они наверняка задумаются, бросать ли в урну чёрные бобы.
— Нет, ни о чём таком они не задумаются, — ответил Полигнот. — Один будет думать о том, что у него болит живот, другой — о том, что ему хочется есть и пить, третий — о том, что ему холодно, четвёртый будет думать о своей любовнице, пятый — о том, как после суда он получит два обола и купит кувшин вина, шестой — о взятке, которую ему предстоит получить, а все вместе они станут с досадой думать, что этот Анаксагор, из-за которого созвали их гелиэю, мешает им полечить живот, напиться и наесться, встретиться с любовницей, поскорее получить свои два обола и купить кувшин желанного вина, оказаться дома и предаться безделью. Вот о чём будут думать гелиасты, а на нас они и внимания не обратят или же будут относиться к нам с раздражением — мы тоже будем помехой для них. Вот если бы можно было купить всю гелиэю или хотя бы большую часть присяжных...
— Никто до суда не может узнать, присяжные какой филы будут судить Анаксагора и кто будет назначен председателем суда, какой архонт. Для того и держится всё это в тайне, чтобы нельзя было подкупить судей.
— Перикл не может узнать?! — удивился Полигнот.
— Не может. И не хочет. Подкуп судей для него — преступление. Ты знаешь, таковы его правила: он неподкупен, он чтит закон... Он сам этот закон.
— Да-а, — покивал головой Полигнот, — таковы его правила... Думаю, что эти правила его и погубят. Как говорил Фемистокл: афиняне с радостью судят того, кто долго творил для них добро, потому что они от природы неблагодарны. Кимон подкупил бы не только гелиэю одной филы, но и всех десяти.
— Однако афиняне изгнали его, никакой подкуп не помог, — напомнила Аспасия.
— Потому и изгнали, что неблагодарны. А уж он-то старался устраивать для них пышные празднества, кормил всех, кому было не лень прийти в его дом, сорил направо и налево деньгами и, наконец, защищал афинян от врагов. Ничего не помогло. Прав Фемистокл. И Анаксагора они умертвят, потому что он воспитал им вождя, выучил сотни их детей, а многих глупцов научил мыслить, избавив от суеверий. Я приду на суд, — пообещал Полигнот, — если он будет не на горе, куда мне трудно взбираться.
— На Феодоту тебе не трудно взбираться, а на гору трудно.
Полигнот захохотал, хватаясь за живот, — такой солёной шутки от Аспасии он не ждал, забыл, что она была гетерой.
— Узнаешь Феодоту? — ткнул Полигнот пальцем в изображение Поликсены.
— Тебе не жалко? Она так страдает, — сказала Аспасия: о том, что умирающая Поликсена — это Феодота, она давно догадалась, невозможно было не узнать Феодоту в Поликсене.
— Пусть страдает. Страдать вечно на картине великого художника, а я великий, как давно определили афиняне, такое же, а может быть, даже большее счастье, чем радоваться в быстротекущей жизни. Так что пусть страдает.
— Ладно, пусть.
— Я, когда закончу эту картину, намереваюсь приступить к новой. На ней я изображу Навсикаю, прекрасную и юную дочь царя феаков Алкиноя, которая, держа Одиссея за руку, ведёт его в дом своего отца. Она нашла Одиссея на берегу, куда вынесло его разбитый корабль. Он измучен, оборван, лохмат — вот как я сейчас! — засмеялся Полигнот. — А Навсикая свежа, прекрасна, изящна, невинна... Если хочешь, ты станешь Навсикаей. Ты такова, какой вижу Навсикаю.
— Ах старый льстец, — добродушно пожурила Полиглота Аспасия. — Конечно, я соглашусь стать Навсикаей на твоей картине, но как бы не накликать на себя этим беду, как бы судьба Навсикаи не исполнилась на мне.
— Я понимаю, что ты предпочитаешь судьбу Афины, божественную судьбу, всеобщее поклонение, могущество и вечность. — Полигнот намекал на то, что Аспасия позирует Фидию для его Афины. — Но судьба может исполниться и противоположно — все во власти богов, но более — во власти людей, завистливой и неблагодарной толпы, которую так возвысил твой муж.
— Не станем продолжать этот разговор, — сказала Аспасия. — Итак, ты придёшь на суд.
— Да, — подтвердил Полигнот.
— И что скажешь, если тебя призовут в свидетели?
— А что надо сказать? — простодушно спросил Полигнот.
— Скажешь, будто Анаксагор не раз говорил, что вся его философия открыта ему богами, которые являлись ему во сне и учили его. А если она и противоречит чему-то, то только потому, что боги ещё не открыли ему всё до конца.
— Хорошо, я так и скажу. Думаю, что всё так и есть: боги ещё не до конца открылись Анаксагору, он ещё, если послушать нашего удалого Сократа, не добрался до глубины своей души. В глубине каждой души скрыты великие истины, подсмотренные там. — Полигнот ткнул пальцем вверх. — Верно?