Перкаль. Флер страсти
Шрифт:
Приобщение к погребальной культуре – удовольствие сомнительное, но мне не хотелось обижать Скоробогатова и к тому же вдруг сделалось интересно, поэтому я утвердительно кивнула.
– Как будто тебе Яна мало, – шепнул мне Гай, но, пожалуй, и он выглядел заинтересованным.
– Во времена средневековья к смерти было иное отношение, чем сейчас, – начал Пётр Алексеевич. – К ней относились как к совершенно обыденному делу, и многие люди даже пытались обставить смерть стильно. Если, конечно, такое выражение вас не оскорбит, сударыня. Взять,
Я разглядывала представленные под стеклом траурные украшения из каменного угля и бижутерию из волос покойников, которые действительно можно было назвать утончёнными. От манекенов, одетых в роскошные траурные платья мне стало не по себе, и все же я не могла не признать, что чёрный шёлк, кружево, батист и атлас выглядят элегантно.
– А вот совершенно шокирующее и удивительное в наши дни явление, впрочем, совершенно обыденное для викторианской Англии, – сообщил Скоробогатов, подведя нас к стенду со старинными фотографиями.
Что-то странное и страшное было в лицах людей, глядящих с них. Вернее, не глядящих.
Неужели все эти люди…
– Пост мортем, – проронил Гай негромко.
– Всё-то вы, Гай, знаете! Ничего, что я без отчества? – улыбнулся хозяин музея и обратился ко мне. – В свое время был такой жанр посмертной фотографии, на которой умерший человек должен максимально походить на живого. Скорбящие родственники заказывали фото мертвеца, чтобы сохранить в памяти его черты. Очень много детских фотографий, ведь в то время была высокая детская смертность. Умершего ребёнка одевали в праздничный наряд, обкладывали игрушками и фотографировали. Иной раз дорисовывали открытые глаза, что выглядит, как вы видите… своеобразно… Вот тут, кстати, у меня представлен специальный штатив, который удерживал тело в вертикальном положении. Потом в моду вошли совместные фотографии покойников со своими родственниками, причём последние, стараясь сделать фото более живым, делали радостные и непринуждённые лица…
У меня резко закружилась голова, а перед глазами встал чёрный траурный покров. Эти фотографии с мертвецами и, особенно с мёртвыми детьми были просто вопиющими!
Я пошатнулась, и лица со старинных фотографий поплыли перед глазами. Если бы Гай не поймал меня, я бы, наверное, хлопнулась в обморок, как жеманная девица в дурном фильме.
– Вы очень чувствительны, Ева, – произнёс Скоробогатов немного удивленно. – Понимаете, все это отделяет от нас целая эпоха, пост мортем нисколько не страшен, потому что стал историей, предметом коллекционирования.
Нет уж, с меня хватит!
Пусть какие-нибудь фрики бродят среди всего этого, а мне что-то уже ни капли не интересно.
– Хорошо, тогда пойдёмте в мой кабинет, – с видимым разочарованием произнёс хозяин Музея смерти. – Сейчас я чаю принесу.
– Мне воды, пожалуйста, –
Кабинет Скоробогатова, по-моему, был единственным нормальным местом во всём музее. Никакой смертельной символики.
Только кирпичные стены с пейзажами, глубокие кожаные кресла и потрескивание поленьев в настоящем камине.
Пётр Алексеевич уселся за массивным столом из морёного дуба и уставился на Гая. И хотя он выглядел спокойным, было в его взгляде что-то, выдающее крайнее нетерпение.
Гай не стал медлить и передал ему что-то маленькое, тускло блеснувшее в отблесках огня. Приглядевшись, я узнала эту вещицу.
Серебряный перстень с раухтопазом, грубовато отлитый в виде башни средневекового замка.
Пётр Алексеевич бережно взял его и принялся рассматривать чуть ли не с благоговением.
– Ума не приложу, почему вы согласились уступить мне перстень графа Раймона Тулузского, – пробормотал Скоробогатов.
– Я не верю в легенды, – улыбнулся Гай, но его глаза остались серьезными и настороженными.
– И без сказки, с ним связанной, историческая ценность перстня просто огромна. Сколько вы за него хотите?
Гай назвал сумму, от которой я пришла в лёгкий ступор: неужели серебро с полудрагоценным камнем может столько стоить?
Но у Скоробогатова глаза на лоб не полезли, из чего я сделала вывод, что цена Гаем была названа адекватная.
Они немного поторговались и в итоге сошлись на меньшей цифре, но все равно она поражала воображение.
Надо было ехать в аэропорт, часовым рейсом мы летели в Москву. Скоробогатов вызвался проводить нас по безлюдным гулким залам своего музея. Мне хотелось как можно скорее покинуть это царство смерти, но вдруг кое-что привлекло моё внимание. Я остановилась и даже задержала дыхание.
В очередной экспозиции с какими-то открытками и письмами под стеклом на чёрном бархате лежал альбом в миткалевом переплёте, как две капли воды похожий на тот, что я нашла в вентиляции Согинеи.
На пожелтевших от времени страницах были нарисованы мёртвые люди, в основном красивые девушки в шикарных одеждах, напоминающих царские. Например, на одной странице чернилами изображена красивая утопленница, покачивающаяся на волнах живописного озера, а на другой девушка в кружевном пеньюаре, перерезавшая себе вены в ванной.
Все рисунки отличала тонкость исполнения, хорошо прорисованная каждая складочка великолепных одежд и какое-то любование смертью.
Руку Яна я узнала.
– Пётр Алексеевич, а вы можете рассказать про этот экспонат? – выпалила я, поймав острый взгляд Гая.
– Ах, альбом с мёртвыми царевнами… – промолвил хозяин музея. – Занятная вещица, но современная, подделка, хотя автор, бесспорно, очень талантлив, практически Которбинский. Это такой дореволюционный художник, писавший картины на тему смерти, загробной жизни и умирающей юной красоты.
– Откуда у вас этот альбом? – спросила я с плохо скрываемым нетерпением.
Конец ознакомительного фрагмента.