Перо ковыля
Шрифт:
Крейсерский полет чибиса по скорости лишь немного уступает полету других куликов, острокрылых быстролетов. Его крылья в отличие от их крыльев не сужаются к концам, а, наоборот, расширяются, особенно у самцов, как пестрые веера, и чибиса легко узнать в воздухе даже издали по своеобразному порхающему полету. Это неспешное порхание создает обманчивое впечатление медлительности птицы, и охотники-новички, соблазненные кажущейся легкостью добычи, частенько обманываются. Чибис — непревзойденный ас воздушного маневра и легко избегает бокового или встречного заряда дроби, мгновенно и словно играючи изменяя направление полета. Совершенная управляемость полетом и неутомимость делают этого кулика настоящим властелином воздуха. Он может поддаться разбушевавшейся стихии, но не
Токовый полет самца отнюдь не заявка на семейную территорию. Гнездо будет совсем в другом месте, где соберутся несколько пар, образовав небольшую колонию. Там надо бы вести себя скромнее, чтобы не привлекать внимания врагов. Но именно в гнездовое время семейные чибисы и крикливее, и заметнее, чем в другие сезоны.
У этих куликов в период четырехнедельного насиживания особый способ обмана врагов. Ни самка, ни самец не притворяются перед ними больными или увечными, а отводят опасность сообща. Все население колонии предупреждает о приближении пернатого или четвероногого хищника, а также человека. Чибисы покидают место гнездовья и молча устремляются навстречу врагу, начиная кричать плачущими голосами над его головой. Эти тревожные крики, беспокойное кружение сбивают хищника с толку, и он, понимая причину волнения птиц, начинает рыскать на пустом месте, где нечем поживиться. И чем энергичнее его поиск, тем ниже летают чибисы, тем сильнее исходят они надрывным «плачем».
На эту уловку попадаются даже бывалые вороны, не говоря уже о менее сообразительных лунях, грачах и собаках. Однако стоит хищнику очутиться в расположении колонии, как с ее хозяевами происходит неожиданное превращение: от волнения не остается и следа. Они опускаются на землю и своим равнодушно-спокойным поведением как бы предлагают: ищи сколько угодно, здесь ничего нет. Цвет и раскраска яиц такие, что их не заметить, если рядом нет птицы. Со стороны это выглядит так, словно расхаживающая между гнезд ворона стала для чибисов гостем или другом.
Во время насиживания чибисы дорожат больше собственной жизнью, не рискуя ею ради спасения яиц. Потеряют — еще отложат. Когда для кольцевания ловили птиц самоловами на гнездах, они продолжали насиживание только в тех случаях, если под сеть попадал кто-то один из пары. Тогда другая птица, смело ложась на гнездо, как бы успокаивала партнера. Если лучок накрывал и ее, то ни та, ни другая к яйцам больше не приближались и, не мешкая, устраивались на новом месте.
С момента вылупления птенцов тактика защиты чибисами потомства, по крайней мере от пернатых хищников, изменяется. Родители более внимательно следят за появлением опасности сверху, потому что с воздуха легче высмотреть на низенькой травке чибисят-пуховичков. Пропуская мимо горлиц, летящих на водопой или за песочком, крачек, мелких чаек, уток, чибисы поднимают тревогу, заметив приближение грача, вороны, коршуна и даже сизоворонки. Дав птенцам команду затаиться, легкие на крыло, оба родителя в несколько мгновений оказываются выше не очень расторопных ворон или грачей. Используя преимущество в скорости, высоте и маневре, они с вывертами и взвизгиванием бросаются на черных птиц, заставляя тех свернуть с пути или опуститься на землю. А на земле им не догнать проворных чибисят.
Птенцы растут быстро, быстро растут в их крыльях и полетные перья, и уже на втором месяце жизни они не уступают родителям в мастерстве полета. Тогда конец родительской опеке: распадаются семьи, расстаются молодые и взрослые птицы, образуя свои стаи. Уже в середине июня перестают тревожиться чибисы за судьбу нового поколения. Обучать его ничему не надо: кого следует опасаться, показали, совершенство полета постигнут сами. Молчаливыми становятся птицы, и за неделю-полторы до солнцеворота начинают встречаться стайки, занятые только кормежкой. Или просто опустятся на землю и долго стоят в раздумье, словно отдыхая от минувших беспокойных дней.
Куликам изящества не занимать. Только коротконогие дупель и вальдшнеп кажутся тяжеловатыми для своего роста. Чибис на земле держится степенно, словно обязывает его к этому необыкновенная элегантность наряда, подчеркнутая великолепным хохолком из узких черных перышек. Всегда этот хохолок торчком, будто когда-то удивилась птица, да так и забыла его опустить на всю жизнь. Только в полете набегающий поток воздуха прижимает хохолок к спине, а когда чибис взволнован, он еще больше подчеркивает его возбуждение или тревогу.
Последние чибисы попадаются на верхнем Дону глубокой осенью, почти в предзимье. Не больные, бескрылые птицы, а здоровые, неутомимые летуны. Осенний пролет чибисов проходит незаметно, он больше похож на обычные кормовые кочевки, и улетающие чибисы не вызывают тех чувств, как покидающие родину журавли. Может быть, потому, что стаи эти высоко не поднимаются, а, пролетев немного, опускаются на землю снова, кружат, возвращаются и, как темные облачка, исчезают за горизонтом совсем не в том направлении, куда должны спешить перелетные птицы. Словно не в пути они, а разыскивают места посытнее. И попробуй, уследи за ними! А оказывается, что местных птиц давно уже нет, что сменили их те, которые первыми пролетали тут весной, а потом исчезают и они.
На весеннем пролете чибисы — такие же гонцы весны, как жаворонки, скворцы, журавли. Их не страшат последние ночные морозы. Была бы днем открытая, оттаявшая земля, в которой уже ожили насекомые, черви, мокрицы. Сильный весенний снегопад, который в Черноземье случается и в апреле, обращает этих смелых птиц в бегство. Однако с началом гнездования они перестают бояться снега. Сыпанет вдруг свинцово-серая туча густым и крупным белым пухом, и в несколько минут покроет им поля, луга, дороги. И присыпанные этим сыроватым снежком лежат на гнездах, грея яйца, чибисы. Уплывет туча, под теплым солнцем густой пар поднимется над землей, зазвенят в белесоватой вышине жаворонки, и раздастся у превратившейся в маленькое озерцо низинки чибисиное «ффух-ффух-ффух», а потом «и-и-ийэх!». Смотрите! Чибисы токуют!
Филин
Март двулик: у него весенние дни и зимние ночи. В полдень поют на станичных и сельских улицах хохлатые жаворонки, звенят на опушках перелесков желтогрудые овсянки, парок поднимается над обтаявшими косогорами, заволакивая края небосвода белесоватой дымкой. К ночи иссякают дорожные ручьи, намерзают на изломах кленовых веток сладковатые леденцы, стихает гомон в грачиных державах. Но еще до того, как погаснет заря и на чистом небе начнут по-зимнему перемигиваться звезды, над диковатым речным урочищем раздается с высокого, обрывистого берега таинственное, глуховатое «ггууу-гу». После небольшой паузы — еще один выкрик, потом еще и еще. И каждый улетает в остывающий простор, не рождая эха. Это, не дожидаясь полного наступления темноты и не давая тишине завладеть миром, начинает весеннюю песню-призыв филин, гигантская сова Европы, Азии и Северной Африки.
В мрачноватой обстановке ночного безлюдья и безмолвия монотонные выкрики могут навевать ужас, тоску и тревогу. В них угадывается угрюмость их обладателя, существа необщительного и скрытного, но нет в них ни заунывности, ни угрозы. Никто не откликается на это угуканье, но филин не перестает повторять его, время от времени изменяя интонации. То оно звучит раскатисто и почти зловеще: «гу-гу-гууу», с ударением на первом слоге, то коротко, тише и мягче: «гу-гу», то появляются в нем почти игривые или ласковые звуки вроде «ук-гу» или «ик-гу». И вдруг совсем по-детски и как-то смущенно произнесет негромкое «кук-ку», помолчит немного и снова заухает невидимый, не поднимая голоса до резкого крика. А возможно, что это не безответная песня, что это семейный дуэт, который не смолкает почти до рассвета. И на следующую ночь будет раздаваться уханье с того же обрыва. Значит, где-то там и гнездо.