Пером и шпагой
Шрифт:
– Но как же можно обещать за… короля?
– Король – мужчина! А разве мужчина вправе отказывать женщинам в их просьбах, пусть даже неловких?
Де Еон, как первый секретарь посольства (к тому же облеченный «секретом короля»), не слишком-то считался с маркизом, и поспешил повидать венского посла Эстергази… Австрийский магнат половину дня просиживал в серной бане. Красные, как скорлупа вареных раков, громадные язвы испещряли тело знатного аристократа.
– Вас не удивляет, – спросил он, – странное совпадение между припадком
– Об этом говорят всюду, – усмехнулся де Еон. – Штопать брюссельские кружева сапожной дратвой не всегда удается…
Эстергази чуть не выскочил из ванны:
– А вы попробуйте доказать императрице, что Бестужев ей не верен! Елизавета привыкла к нему, как к негодной собаке, которую держат за старую верную службу. Гнев императрицы можно вызвать только одним обстоятельством…
– …если, – подсказал де Еон, – она узнает, что в отступлении армии Апраксина повинен сам канцлер! Но для этого, господин посол, придется обнажить все секреты Ораниенбаума.
– Именно так! – заплескался Эстергази в желтой воде, над которой облаком нависал горячий зловонный пар.
На следующий день Бестужев-Рюмин встретился с Лопиталем и – между прочим – сказал:
– С крайним неудовольствием, маркиз, был извещен вчера о прибытии сюда кавалера де Еона. Сей бестолковый человек весьма опасен и, боюсь, способен возмутить империю.
Канцлер так и заявил: «возмутить империю».
– Вы протестуете, господин канцлер, как частное лицо или…
– Нет! Как лицо официальное, и протест мой формален.
– Будет лучше, – обозлился Лопиталь, – если вы объясните своим союзникам причины бегства вашей армии из Пруссии!
– Отсюда правды не видать, – сразу притих Бестужев. – Апраксина, хотя он и друг мне, я не оправдываю. Но… провианта нехватка. Да и раненые! Теперь и осень пришла; до весны армию побережем, а на следующий год снова в поход выступим!
Но вице-канцлер Воронцов, наоборот, радовался приезду де Еона, и с его помощью кавалер добился отзыва Понятовского.
Понятовский (как верный ученик Вильямса) объявил себя больным и отказался выехать в Варшаву до выздоровления. Но продолжал посещать сборища – все такой же неувядающий и напыщенный.
Однажды в доме Олсуфьевых де Еон подвыпил не в меру и бросил ему в лицо слова:
– Впервые слышу о мошенничестве как о болезни! Это что-то новенькое в медицине… Гиппократ, где ты?
Понятовский поморщился:
– Оставьте меня, вы… несносная жертва природы, сделавшей вас похожей на женщину! Где ваше мужество?
И через весь стол молнией вытянулась шпага де Еона:
– Вот оно! Блесните же своим мужеством, граф!
Понятовский слегка тронул эфес своей шпаги, укрытой в перламутровых ножнах:
– Мое положение посла не дает мне права отвечать на дерзость любого пьяного анекдотиста. Но если вам так угодно…
– …то я постою за вас! – раздался грубый
Какой-то прихлебатель из Ораниенбаума был вытолкнут на поединок вместо Понятовского, и де Еон успел заметить, что вытолкнул его граф Брокдорф (камергер великого князя).
Гришка Орлов, не пропускавший в Петербурге ни одной попойки, был тут же; проворно он выставил прочь хозяина дома Олсуфьева:
– Иди, иди, Адам Васильич… И без тебя народу хватает!
– Граф Брокдорф! – крикнул де Еон. – Что вы там шушукаетесь?
– На всякий случай, я бы вызвал врача…
– Глупости! – ответил де Еон. – Я уж постараюсь, чтобы здесь не воняло аптекой. Граф Понятовский, хочу предупредить вас: хоронить эту скотину вы будете на свой счет, ибо я не настолько богат, чтобы сорить деньгами на траурные колесницы…
Трезвых здесь не было, и это обостряло поединок. Орлов распихал по углам столы, торопился – как на свадьбу.
– Давай скорее, – говорил он. – Чего тянуть-то?
Голштинец, громыхая сапожищами, грузно топтался перед де Еоном, топорща накладные усы и бряцая шпорами.
– Да не спешите умирать! – осадил его де Еон, и две шпаги с лязгом скрестились; для начала шевалье кончиком своей шпаги сбил накладные усы с лица голштинца. – Поверьте, – рассмеялся он, – вам так больше идет… Теперь, господа, смотрите на часы: я даю ему жить ровно одну минуту времени, а усы мы оставим на вечную память его сиротам…
Ударом снизу он выбил оружие из рук противника:
– Поднимите свою дубину, остолоп!
И еще раз выбил, издеваясь:
– Снимите ваши ужасные сапоги – вам будет легче прыгать…
Но тут (раньше времени) Гришка Орлов возвестил:
– Минута кончилась, пора выпить.
– Это дело! – воскликнул де Еон и ударом в сердце убил голштинца тут же, повалив его среди объедков и битых бутылок.
А кончик шпаги поднес к самому носу Понятовского.
– Это был «полет чижа», – сказал де Еон. – Удостоверьтесь, что моя шпага, как и моя совесть, даже не сохранила следов крови (Понятовский скосил глаза на лезвие: ни капли крови – удар был стремителен). Я прошу, – продолжал де Еон, – всех помнить об этом! Всех, кто считает меня «жертвой природы»…
В этот вечер Гришка Орлов занял у него рубль.
Убийство какого-то безродного голштинца было шито-крыто, но все же дошло до Елизаветы, и гнев ее обернулся вдруг нечаянной милостью… Воронцов вызвал де Еона к себе.
– Ее императорское величество, – объявил он, – полагает, что вам, шевалье, следует подумать о своем будущем.
Де Еон (как бы невзначай) раскрыл свой пустой кошелек.
– Нет! – засмеялся вице-канцлер. – На этот раз вы золота не ждите. Но моя государыня советует вам принять российское подданство и служить верой и правдой России, соответственно вашим природным способностям.