Персики для месье кюре
Шрифт:
И все же…
Я снова взглянула на Рейно. Он очень старался сохранить нейтральное выражение лица, но я видела, как он внутренне напряжен, как безнадежно застыли его плечи, как оценивающе смотрят на меня его холодные серые глаза.
Я чувствовала: он не будет удивлен, если я откажусь ему помочь. Рейно не из тех, кто понимает, что такое прощение, и сам он прощать не умеет. Просьба о помощи — да еще и обращенная к такой женщине, как я, — для него уже означает, что мир перевернулся вверх ногами. А чувство собственного достоинства никогда и не позволит
— Конечно, нет. Какое-то время мы еще побудем в Ланскне, — как ни в чем не бывало сказала я. — Анук и Розетт тут очень хорошо, и потом, у нас теперь еще и Алиса появилась…
Он с явным облегчением выдохнул и сказал:
— Это хорошо.
А я с улыбкой подумала, что, пожалуй, проявляю несколько чрезмерную чувствительность. С другой стороны, что значит, в конце концов, еще одна неделя? Мы ведь только что приехали, а Париж в августе совершенно невыносим. Разве мы не пытались сбежать от столичной жары и духоты? И раз уж мы здесь оказались, почему бы не остаться еще на несколько дней, наслаждаясь свежим воздухом? Хотя бы до тех пор, пока не задует Отан? И пока не станет ясно, в какую сторону этот Отан — Черный или Белый — намерен дуть?
Глава вторая
Четверг, 19 августа
Когда Рейно ушел, я попыталась позвонить Ру. Связь в Маро плохая, и когда мне наконец удалось отыскать подходящее местечко, то оказалось, что мобильник Ру опять выключен. Я послала ему эсэмэс:
Возможно, останусь еще на неделю. У тебя все в порядке? Нужно о многом поговорить — включил бы телефон! Мы все тебя любим. Вианн.
Вернувшись в дом, я обнаружила, что Алиса уже встала и оделась — но не в свою черную абайю, которую я успела выстирать и высушить, а в джинсы, которые дала ей Анук, и желтую полотняную рубашку. Впрочем, голову она по-прежнему аккуратно повязала хиджабом.
Анук тоже встала, но выглядела сонной и взъерошенной. Розетт завтракала: горячий шоколад и тарелка пасты, оставшейся от вчерашнего ужина.
— Электричество включили! — тут же радостно сообщила мне Анук. — Теперь все в порядке! Можно телевизор смотреть! И я наконец свой айпод зарядить смогу!
Электричество — это хорошо. Это значит горячая вода. Можно, конечно, поливаться ковшиком из ведра, но желательно не слишком долго; а после четырех лет жизни в плавучем доме, когда каждый раз, принимая душ, думаешь, как бы потратить поменьше воды — а не хочешь себя ограничивать, так пользуйся душем в местном бассейне, — настоящая ванна с теплой водой кажется просто роскошью.
Я повернулась к нашей гостье. В одежде Анук ей можно было дать лет пятнадцать, не больше. Она довольно хрупкого телосложения, пожалуй, даже изящней, чем Анук. Я поздоровалась, назвав ее по имени, и она кивнула в ответ, но ничего не сказала.
— Может, все-таки позавтракаешь с нами? — спросила я.
Девушка пожала
— Да, я понимаю, рамадан. Но могу тебе пообещать, что завтра, если ты останешься у нас, все мы будем завтракать до восхода солнца, а обедать после того, как оно зайдет. Нам это совсем нетрудно, а тебе так будет спокойней.
Алиса снова кивнула, но на этот раз я заметила, что она немного расслабилась.
— С Анук ты уже познакомилась, — сказала я. — А теперь позволь представить тебе нашу Розетт.
Розетт подняла глаза над чашкой с шоколадом и приветственно помахала ложкой.
— Она у нас тоже неразговорчивая, — сказала я, — зато очень веселая и смешная.
Розетт сделала смешную гримасу и что-то спросила с помощью пальцев. Я перевела:
— Она спрашивает, любишь ли ты обезьян.
Алиса неуверенно на меня посмотрела, и я пояс-нила:
— Ты вскоре узнаешь, что Розетт очень-очень любит обезьян. Да и сама она, можно сказать, почти обезь-янка.
Розетт ликующе каркнула и исполнила какую-то песенку собственного сочинения — без слов, зато с разнообразными посвистами. Алиса слегка улыбнулась, но тут же как-то испуганно потупилась.
— Ну, довольно, Розетт. Оставь-ка нашу гостью в покое и поиграй пока на улице, а нам с Алисой надо немного поговорить. Кто знает, может, тебя там уже Пилу поджидает.
— Пилу! — с восторгом завопила Розетт и опрометью ринулась во двор.
Я в очередной раз порадовалась: как хорошо, что она нашла себе друга! Она, разумеется, очень скучает по Ру, но и Пилу занял в ее жизни очень важное место, даже, пожалуй, более важное, чем Бам. И я была этому рада. Какие бы сомнения насчет того, кто был неизвестным отцом Пилу, меня ни терзали, этот мальчик для нас — настоящий подарок.
Я жестом попросила Анук остаться; мне показалось, что ночью ей удалось установить некий контакт с нашей юной гостьей. Я с улыбкой взяла Алису за руку. Оказалось, что пальцы ее холодны как лед.
— Я знаю, говорить ты не хочешь, — сказала я. — Ну и ладно. Заговоришь, когда сама захочешь. Но есть некоторые вещи, которые мне необходимо знать, если я собираюсь помочь тебе. Ты меня понимаешь?
Она кивнула.
— Во-первых, есть ли такой человек, которого — по твоему желанию, разумеется — я могла бы позвать к тебе? Может, твою маму? Или отца?
Она покачала головой.
— Ты уверена? Совсем никого не хочешь видеть? Не хочешь даже сообщить им, что с тобой все в порядке?
Алиса снова покачала головой и прибавила:
— Нет. Спасибо.
Это было уже кое-что. Всего два слова, но молчание-то нарушено!
— Ладно. Я понимаю. Значит, никому и не нужно знать, что ты здесь. Кюре Рейно, правда, знает, но он никому не скажет. У меня ты в полной безопасности.
Алиса слегка кивнула.
Теперь было самое трудное. Что могло заставить такую девушку, как Алиса, — хорошенькую, из любящей семьи — совершить самоубийство? Почему она ночью прыгнула в Танн?