Персики для месье кюре

Харрис Джоанн

Она еле заметно кивнула в знак благодарности и сказала:

— Только вы никому об этом не говорите. Об этом нельзя говорить ни с кем из моей семьи. Да и вообще ни с кем. Обещаете?

— Обещаю.

Она села за стол и принялась водить концом пальца по старым шрамам на деревянной столешнице. Снаружи ветер словно удвоил силу, заставляя поскрипывать старые свесы крыши и все время что-то шепча и насвистывая. Такой ветер всегда делает Розетт особенно разговорчивой; и я очень надеялась, что сегодня ветер поможет мне разговорить Алису.

— Ты можешь

сказать мне все, что угодно, — сказала я. — Держу пари: что бы это ни было, мне доводилось видеть вещи и похуже.

— Похуже? — переспросила Алиса.

А я подумала: сколько же мест я повидала в жизни, сколько лет провела в странствиях, сколько пережила за эти годы… Смерть матери, потерю друзей, миллион обыденных жестокостей и миллион неожиданных вспышек нежности…

Я видела восход солнца над горами, на которые никогда не ступала нога человека; видела, как солнце садится, скрываясь за зданиями таких городов, где каждая пядь пространства кишит людьми, и все они толкают друг друга и отчаянно сражаются за жизнь. Я рожала детей. Я любила. Я изменилась куда сильней собственных ожиданий. Я видела, как одни люди умирают в глухих переулках, а другие ухитряются выжить в самых невероятных обстоятельствах; я знала счастье, и беспросветную тьму, и горькое горе; но единственное, в чем я и до сих пор совершенно уверена: жизнь — это великая тайна; жизнь — это вечные перемены; жизнь — это то, что моя мать называла магией, а магия жизни может все…

Я попыталась объяснить все это Алисе. Очень трудно выразить подобные вещи словами. Впервые с тех пор, как я приехала в Ланскне, я пожалела, что моей chocolaterie больше нет; мне не хватало аромата тающего шоколада, серебряного горшочка и чайных чашек на кухонном столе — всего того, что позволяет легко разговаривать и без слов. У меня не было желания бросать вызов вере Алисы. Но рамадан не позволял мне прямо сейчас взять и сварить для нее шоколад. А значит, я не могла утешить ее так, как у меня получается лучше всего; квадратный кусочек шоколадной плитки, если сунуть его в рот, способен порой исцелить что угодно; а иногда он действует как волшебная шапка-невидимка из детских сказок…

Вдруг за окном послышался какой-то странный звук — словно кто-то царапал оконное стекло. Может, просто ветка куста или дерева стучится к нам в дом, раскачиваемая безжалостным ветром? Но, подняв глаза, я увидела за окном чье-то лицо; и этот кто-то пытался заглянуть внутрь сквозь полузакрытые ставни, прижав к стеклу круглый нос. Я заметила, как расширились от изумления два больших темных глаза, увидев и узнав ту, что сидела рядом со мной…

За окном стояла Майя.

Глава восьмая

Суббота, 21 августа

Заметив девочку, Алиса мгновенно скрылась наверху, но Майя уже успела ее разглядеть. Придумывать объяснения было поздно; я отворила дверь и спокойно сказала:

— А, это ты, Майя.

Она улыбнулась мне. Белый Отан чувствовался и в ее

глазах, и в растрепанных волосах, и в разрумянившихся щечках. На Майе были брючки из хлопчатобумажной ткани и майка с ромашками. А под мышкой — вязаная игрушка, то ли кошка, то ли кролик; игрушка явно была любимой и поэтому выглядела изрядно потрепанной.

— Ты сама сказала, что мне можно прийти поиграть с твоей маленькой дочкой, — заявила Майя.

— А Розетт сейчас где-то на улице, — сказала я. — Хочешь, я ее позову?

Девочка смотрела куда-то за открытую дверь соседней комнаты.

— Я видела здесь нашу Алису.

Я кивнула.

— Она здесь прячется? — спросила Майя.

— Да, — сказала я.

— А почему?

Я внимательно на нее посмотрела и спросила:

— Ты умеешь хранить тайну?

— Ага. А Оми мне можно рассказать?

Я покачала головой.

— Нет, Майя. Нельзя. Ни Оми, ни дедушке — твоему джиддо. Давай это будет только наша с тобой тайна? И мы ее сохраним, хорошо?

— Даже Дуа нельзя сказать? Она моя лучшая подруга.

Я снова покачала головой.

— Нет, ты никому не должна ничего говорить. Алиса живет у нас, потому что сама так хочет. Но ей бы не хотелось, чтобы об этом узнал кто-то еще.

— А почему она у вас живет?

— И чтобы это кто-то узнал, она тоже не хочет.

— Ой, — сказала Майя, — а можно я тоже останусь?

— Не думаю, что это хорошая мысль. Но ты можешь приходить сюда в любое время, когда захочешь. И до тех пор, пока ты никому ничего рассказывать не будешь. И будешь вести себя очень, очень хорошо…

Она сделала шажок от порога и спросила:

— Что это ты такое готовишь?

Я объяснила.

— Ой, а можно я попробую?

— Конечно, можно, но когда все будет готово. Вы с Розетт сможете наклеить на банки этикетки. Как тебе такое задание?

— А можно Дуа тоже сюда придет? Она уже большая, больше меня. Она тоже умеет хранить тайну.

Я вздохнула. Это будет, пожалуй, уже слишком. Но, с другой стороны, Майе всего пять лет и, возможно, Дуа сумеет удержать ее от излишней болтовни. И потом, меня весьма интересовала маленькая дочка Инес Беншарки; если мне удастся с ней познакомиться, я, возможно, сумею кое-что узнать и о ее матери.

— А где Дуа сейчас? — спросила я.

— Дома. Они с мамой занимаются всякими домашними делами. Дуа вообще выходит на улицу, только когда ее мама спит.

— Где же они живут?

— Вместе с Соней, конечно. Но мне там играть не разрешают, и мы с Дуа всегда играем где-нибудь еще. У нас есть одно секретное место, особенное… — Майя вдруг умолкла. — Только это тайна.

Я заметила, что, пока мы с Майей болтали, Алиса тихонько спустилась, села на ступеньку лестницы и сидела там молча, обхватив руками колени, с застывшим от напряжения, бледным лицом. Майя тоже ее заметила и пообещала:

— Не бойся, Алиса, я никому не скажу, что ты здесь. Обещаю!