Персики для месье кюре
Шрифт:
Всемилостивый Боже! Вот он, выпавший мне жребий! Каждое новое открытие было словно удар по голове. Судно, где поселилась Инес. Канистра с бензином. Соня. Горящая школа. Гнусные надписи на арабском языке. Слово «шлюха». И тот пожар, который перевернул мой мир, превратил меня в парию, в изгоя — как для Маро, так и для Ланскне. Тот пожар не только стоил мне репутации; я из-за него даже почти утратил гордость…
— Значит, это ты тогда устроила пожар? — догадался я. — Но зачем?
— Я хотела, чтобы она убралась отсюда! — отчеканила Соня,
— Ты же людей погубить могла, — попытался я вразумить ее. — Инес, или ее дочь, или кого-то из тех, кто бросился им на помощь…
Соня покачала головой.
— Я была очень осторожна, — сказала она. — Я подожгла только парадную дверь, но знала, что сзади есть пожарный выход. И потом, я бросала в окна камешки, чтобы наверняка их разбудить.
Я просто дар речи потерял. Неужели именно Соня пыталась спалить школу? Та самая Соня, которая мне всегда так нравилась. Соня, которая играла с мальчишками в футбол на площади, а потом пила в кафе у Жозефины коктейль «Diabolo»…
— Ты вообще-то имеешь представление, какое зло всем причинила? Ты же знаешь, что теперь в поджоге обвиняют именно меня!
— Мне очень жаль, что так получилось.
— Еще бы! И ты полагаешь, что твоих извинений мне достаточно? — Я так разозлился, что не в силах был сдерживаться. Мой голос с треском разрывал тишину, точно звуки пожара. — Поджог, попытка убийства, одна ложь, громоздящаяся на другую…
Как ни странно, Соня больше не плакала. Хотя я, пожалуй, даже ожидал этого. Однако голос ее, хоть и звучал по-прежнему еле слышно, был столь же тверд, как и в начале нашего разговора.
— Я на четвертом месяце беременности, месье кюре, — сказала она. — Если муж сейчас со мной разведется, я останусь совершенно одна. И ничего не получу. А он сможет либо остаться здесь, либо вернуться в Марокко — как захочет. У меня же нет никаких прав. Это вы понимаете?
— Но с чего ему с тобой разводиться? — удивился я.
— Он это сделает, если узнает, кто устроил пожар в школе. Я же вам сказала: он преклоняется перед Инес. И от отца мне ждать помощи нечего. Он любит Карима, как родного сына. Даже еще сильней. А моя мать… и вовсе уверена, что Карим — ангел, спустившийся с небес, чтобы всех нас спасти. Что же касается Инес…
Соня не договорила и отвернулась. Муэдзин уже начал скликать народ в мечеть. Надо сказать, этот клич в форме речитатива довольно музыкален — если рассматривать его, так сказать, вне данного контекста. Дымовая труба старого дубильного цеха обеспечивает неплохой резонанс, и она достаточно высока, чтобы призыв муэдзина разносился по всей округе. Hayya la– s– salah. Hayya la– s– salah. [52] Еще пара минут — и улицы оживут, наполнятся народом. Тогда уж мне точно не уйти незамеченным.
52
Да
— Карим ходит к ней по ночам, — сказала Соня. — Я же слышу, как он потихоньку встает с постели. А потом возвращается, весь пропахший ее духами. Пропахший ею. Я точно знаю, это к ней он ходит! Я же все чувствую. Все вижу и слышу, только сказать ничего не могу. Она его околдовала. Опутала своими чарами. И его, и меня.
Нет, отец мой, это же просто смешно! Я ведь перестал носить даже облачение, и вот вам пожалуйста: я снова выслушиваю исповедь!
— Ведьм и чаровниц не существует, Соня, — сказал я строго. — А ты говорила с Каримом?
— Нет.
— Почему?
— Я пыталась. Но он сразу начинает сердиться. А мать с отцом упрекают меня, что я не проявляю должного послушания. Говорят, что мне следовало бы брать пример с Инес, стараться быть столь же скромной и почтительной.
— А что говорит твой дед? С ним ты не пыталась поговорить откровенно?
Впервые в ее глазах мелькнул призрак улыбки.
— Мой дорогой джиддо! С ним я могла бы поговорить, только он с нами больше не живет, и я теперь очень редко с ним вижусь. У дедушки с отцом вышла ссора; отец говорит, что джиддо оказывает на меня дурное влияние. А джиддо недоволен тем, что отец занял его место в мечети. Дедушка теперь живет в доме Аль-Джерба, вместе с семьей моего дяди Исмаила. Я слышала, в последнее время он болеет. И он, наверное, скоро умрет…
— Мне очень жаль, — сказал я.
И понял, что мне действительно жаль. Мохаммед Маджуби так давно живет здесь, и я, несмотря все на наши разногласия, всегда считал его человеком честным и порядочным. Если он умрет, после него в арабской общине наверняка возникнет ощутимая пустота. Я бы очень хотел, чтобы кто-нибудь сказал то же самое и обо мне…
— Ступай домой, — сказал я Соне. — Переоденься: от тебя так и разит бензином.
Она неуверенно на меня посмотрела.
— И вы не скажете Кариму? Или отцу?
— Нет. Но только в том случае, если ты оставишь Инес в покое. Какие бы между вами трения ни возникали, вам следует честно решать проблемы. Честно и открыто. И, разумеется, с помощью слов, а не таких опасных вещей, как бензин.
— Но вы обещаете не говорить им?
— Я уже сказал: если ты немедленно прекратишь все подобные глупости.
Она вздохнула и пообещала:
— Хорошо.
— Две «Аве».
Она изумленно на меня посмотрела, и я поспешил добавить:
— Я пошутил.
По-моему, только священник смог бы понять подобную шутку. Но Соня поняла и улыбнулась — правда, одними глазами; и мне это очень понравилось.
— Jazak Allah, кюре, — сказала она на прощанье и ускользнула прочь.
Глава вторая
Среда, 25 августа
Всю ночь мне снились сны, один за другим, а на рассвете я проснулась, услышав, как тихонько щелкнула задвижка на входной двери. Спала я на диване в гостиной и тут же, спустив с него ноги, увидела у порога какую-то неясную тень — хрупкую фигурку, с головы до ног закутанную в черное, даже лицо было прикрыто платком.