Персики для месье кюре

Харрис Джоанн

— Алиса, это ты?

Я включила свет. Она так и стояла под дверью; из-под плотно повязанного хиджаба виднелись только глаза. Но это была не Алиса. Теперь-то я хорошо видела, что это еще совсем ребенок, девочка, куда более худенькая, чем Алиса, и ростом поменьше; черная одежда на ней оказалась вовсе не абайей, а каким-то чужим пальто, на несколько размеров больше, чем ей нужно.

— Господи, Дуа!

Она чуть повернулась, глядя прямо на меня. Ее маленькое бледное личико как-то странно застыло. И вдруг она сказала неожиданно взрослым голосом:

— Мне необходимо поговорить с Алисой.

Я

встала и накинула халат.

— Конечно, сейчас. Что-нибудь случилось?

Она лишь молча глянула на меня. Это был тот самый взгляд, каким Анук лет с девяти одаривала меня в том случае, если я говорила или спрашивала что-нибудь особенно глупое — с ее точки зрения, разумеется. И я сказала:

— Хорошо, я ее разбужу.

Дуа проследовала за мной в маленькую спаленку Алисы. Оказалось, что Алиса уже проснулась и смотрит, как по стеклу бегут струи дождя. Увидев Дуа, она тут же вскочила, и они стремительно обменялись несколькими арабскими фразами, из которых я практически ничего не поняла, кроме слова джиддо; однако было ясно, что дело явно не терпит отлагательств. Собственно, говорила в основном Дуа, а Алиса внимательно ее слушала, время от времени вставляя то какое-то замечание, то вопрос. Потом она сказала мне:

— Я должна идти.

— Что случилось?

— Дедушка очень болен. Он хочет меня видеть.

Теперь я вспомнила, что в прошлый раз Фатима вскользь упомянула о болезни старого Маджуби, но я так спешила поскорее отыскать Инес, что почти не обратила внимания на ее слова. Вспомнила я и то, что у старика возникли какие-то разногласия с Саидом — а может, с Инес? — и он временно перебрался в дом Аль-Джерба. А также вспомнила единственную нашу встречу, когда мы так приятно побеседовали. Мне он тогда очень понравился — понравились его глаза мальчишки-проказника и озорные шутки. Какова бы ни была его болезнь, думала я, она навалилась на него как-то слишком быстро.

— Что с ним? — спросила я.

Алиса пожала плечами.

— Никто не знает. А он не говорит. И врачу показываться не желает. И есть ничего не хочет. Только читает свою книжку или весь день спит. Он просил, чтобы я пришла. И мне придется туда пойти. — И она, немного поколебавшись, попросила: — Пойдемте со мной, а? Пожалуйста!

Я улыбнулась.

— Конечно. Пойдем вместе. Только дай мне одеться.

Уже через пять минут мы вышли из дома; дождь по-прежнему молотил неторопливо и размеренно. Алиса опять надела хиджаб; скрытое его складками, лицо ее казалось совсем маленьким и каким-то угловатым. В Маро отчего-то сильно пахло морем; этот солоноватый запах, какой бывает при отливе, напомнил мне о морских бухтах и странствиях, о пляжах в рассветном полумраке, об отпечатках босых ног в черном иле у кромки воды, о детях, роющихся в песке в поисках раковин сердцевидок. Танн за одну ночь подмыла берег и затопила дальний конец бульвара, где образовалось нечто вроде мелкого озерца, в котором отражалась мечеть с белым минаретом, напоминая некий мираж. Еще немного, думала я, и здешние дома тоже затопит; сперва зальет подвалы, а потом вода начнет подниматься и польется из прохудившихся канализационных труб, переполненных коллекторов и сточных канав, и дома один за другим станут погружаться в мерзкую жижу…

Увидев, что мы явились втроем, Фатима не сказала ни слова, лишь махнула рукой, чтоб поскорей входили в дом и снимали мокрую одежду и обувь; все это она быстро прибрала и проводила нас в гостиную. Там сидели Захра и Оми, одетые и полностью готовые к походу в мечеть; устроившись на

подушках, они играли в какую-то игру, очень похожую на шашки. Майя, торчавшая возле матери на кухне, едва услышав, что мы пришли, тут же появилась на пороге. Никто, похоже, мне не удивился.

— Насколько все плохо? — спросила Алиса.

Оми покачала головой.

— Кто его знает? Он перебрался к нам пять дней назад. Сказал, что ему лучше пока пожить у нас. И с тех пор ни с кем почти не разговаривает, ничего не ест и даже в мечеть не ходит. Сидит и читает свою книгу да иногда в окно смотрит. Иной раз кажется, будто он всякую надежду утратил, когда Саид занял его место. Может, если ты с ним поговоришь, так он… — Оми пожала плечами. — Иншалла. Попробовать стоит.

Алиса некоторое время молчала. Она, казалось, что-то обдумывает, яростно отметая одну мысль за другой.

— Кто-нибудь еще знает, что я здесь? — спросила она.

Фатима положила руку ей на плечо.

— Я тебе клянусь: мы никому ничего не говорили. Но ты ведь знаешь: здесь ничего утаить нельзя. Люди говорят. Всякие догадки строят.

— А кто-нибудь из них сюда приходил? — спросила Алиса. — Соня? Мой отец? Карим?

— Нет. Саид вообще считает, что мы зря потакаем старику, и сказал, что навещать его никто не станет, пока он не согласится домой вернуться. — Фатима вздохнула и покачала головой. — Оба хороши, упрямые, как старые мулы! Ни один не уступит. Сейчас со стариком Медхи. Я уверена, старик обрадуется, когда вас обеих увидит.

Она повела нас наверх по узенькой лестнице. Комната старого Маджуби находилась в задней части дома, в мансарде, и окнами смотрела на реку. Одно-единственное, но довольно большое треугольное окно впускало достаточное количество света, хотя его несколько закрывали низкие деревянные отвесы крыши, побелевшие от старости и насквозь прогрызенные древесными жучками. Старый Маджуби сидел у окна; колени укрыты клетчатым пледом; лицо бледное, осунувшееся. Рядом на прикроватном столике лежал третий том «Отверженных», примерно посредине которого торчала закладка. Возле старика стоял мужчина — я догадалась, что это и есть Медхи, муж Фатимы, — седоволосый, с небольшим брюшком и добродушным лицом, которое сейчас выглядело весьма озабоченным.

Я осталась возле двери, а Алиса бросилась к деду и крепко обняла его за шею обеими руками. Потом она стала что-то тихо рассказывать ему по-арабски — страстно, настойчиво, чуть запинаясь. Конечно, я ничего не понимала, но видела, что лицо старика все больше оживает; всего несколько минут, и в нем как бы возродился призрак той яркой личности, с которой я познакомилась всего несколько дней назад.

— Алиса… — прошелестел он. И его глаза медленно повернулись ко мне. — И мадам Роше, не так ли? Та самая, что приносит персики на рамадан?

— Друзья зовут меня просто Вианн, — сказала я.

— Я перед вами в долгу. — Он поднял руку — это был странный, изысканный жест; казалось, мне дарует милость старый король. — Вы спасли мою маленькую Алису.

Я улыбнулась.

— Ну что вы, — сказала я, — это вовсе не я, а наш месье кюре; вот он действительно заслуживает благодарности.

Маджуби кивнул.

— Да, я так и понял. И вы, я надеюсь, передадите ему мою благодарность.

Алиса опустилась возле кресла старика на колени; весь пол в комнатке был застлан ковром. Рука Маджуби, болезненно желтоватая и казавшаяся бесформенной, как кусок плавника, покоилась на голове девушки; старик что-то тихо говорил ей по-арабски; я уловила только слово «зина», грех.