Персиковое дерево
Шрифт:
— Да вот, — откликнулся кто-то, стоящий слева, за спиной, и потому остававшийся вне поля конановского зрения, — вора поймали. К сокровищам подбирался, да стражи заметили вовремя!
Гордые тем, что их похвалили охранники одновременно расправили могучие черные плечи, вздернув Конана за многострадальные руки так, что чуть ли не вывернули его наизнанку от излишнего усердия. В таком положении было невозможно не то что шевелиться, но и даже просто глубоко дышать. Конан повис на своих растянутых руках, как вывешенное на просушку тряпка…
Нрагон, сопя, подошел на пару шагов поближе
И узнал. Наконец.
— Ты?!!
Неверие,
Самое же неприятное заключалось в том, что возникшее в складках этого лица подозрение не спешило никуда уходить, легкой тенью проступая через все последующие эмоциональные напластования. Он все-таки был очень хорошим начальником охраны. Может быть — даже лучшим. И в данный момент он стремительно пролистывал в мозгу картинки предыдущих дней, пытаясь найти иное толкование для каждого конановского поступка и слова.
Такое толкование, которое сделало бы появление Конана здесь и сейчас результатом хорошо продуманного и тщательно составленного заранее плана.
И маленькие глазки его при этом впивались в Конана все более и более подозрительно — похоже, обнаружить целую кучу подобных толкований оказалось нетрудно.
Это означало пытки.
Скверно…
Стражам к этому времени уже надоело держать Конана практически на весу. А, может быть, у них просто устали руки и они решили их слегка опустить.
Вопреки ожиданиям, самому Конану от подобной перемены положения легче не стало — теперь он стоял в очень неустойчивой позе, выпятив грудь и живот и сильно откинувшись назад и вниз растянутыми руками.
Чтобы продолжать смотреть Нрагону в глаза, приходилось до предела выворачивать голову. В позвоночнике при этом что-то весьма угрожающе похрустывало.
Конан попытался вздохнуть. Это оказалось ошибкой — нестерпимая боль в рвущихся связках вывернула его чуть ли не горизонтально, выгнув крутой дугой многострадальный позвоночник и практически поставив в акробатическую позу.
Нрагон вдумчиво обозрел пленника и лицо его перекосилось еще больше. Маленькие глазки, сощурились, подозрительность в них постепенно уступила место брезгливому и неодобрительному сожалению.
— Эх, ты… — сказал он даже с некоторым оттенком горечи, — что ж ты так то?.. Зачем полез в гарем к достопочтенному хозяину этого дома, да пребудет на нем милость Митры. Неужели не мог какую-нибудь рабыню в углу завалить, ежели уж так припекло-то, а?..
Ни в каких коварных замыслах, простирающихся далее быстрого и тайного овладения прелестями какой-нибудь из купеческих жен, он, похоже, своего неудавшегося новобранца более не подозревал. Видя реакцию начальника, оцепившие помещение и оцепеневшие было в полной боевой готовности воины тоже слегка расслабились. На лицах у некоторых кровожадная бдительность даже уступила место живому интересу. Все-таки подобные ночные развлечения в скучной работе купеческого охранника — штука редкая.
— Так, это… — осмелился подать голос пожилой крепыш справа, нервно теребя цепь моргенштерна. — Надо бы хозяина… того-этого… ну, разбудить, что ли?
Голос у него был неуверенный.
Не глядя на него, Нрагон покачал головой. Сказал задумчиво и даже немного грустно:
— Зачем? Утром доложим. Не такое уж и важное событие, чтобы будить уважаемого человека, да продлят боги его годы, среди ночи. Сами разберемся и примем… меры.
Пожилой крепыш сглотнул, заметно бледнея. Да и среди остальных возникло легкое шевеление — не то, чтобы откровенно протестующее, но какое-то неодобрительное. Все-таки они были настоящими воинами, а не палачами, эти подчиненные Нрагону охранники. Воин способен легко и безо всяких колебаний убить врага в бою, но казнить пленного и безоружного — это уже совеем другое дело… Владелец моргенштерна стиснул пудовые кулаки, упрямо выдвинул квадратный подбородок и снова подал голос, вложив в него всю долю возможного и дозволенного для хорошего служаки протеста:
— Казнить без приказания? Непорядок это…
Нрагон вскинул голову.
В демонстративном удивлении обвел своих ребят тяжелым взглядом. Спросил — вроде бы и ни у кого из них конкретно, а так, в пространство, но при этом каждому показалось, что вопрос задан именно ему:
— А кто тут вообще говорит о казни?!
Крепыш явно растерялся. Моргнул. Нахмурился. Потом заулыбался — ему показалось, что он правильно понял идею начальства:
— Вот и я говорю! Подождем до утра, пусть хозяин сам решает…
— Не будем мы ждать до утра со всякими пустяками. — Нрагон прервал его небрежно, словно от мухи отмахнулся. — Тут и решать-то в сущности нечего. Этот бродяга сам для себя все решил. Он очень хотел стать воином. Я ему это пообещал, а я не привык нарушать свои обещания. Что ж. Быть посему. Будет он воином… — Нрагон нехорошо усмехнулся, оскаливая желтые крепкие зубы. — Воином в гареме! Он же и туда очень хотел, вот мы и совместим оба желания… да и хозяин порадуется — он как раз на днях сетовал, что четверо евнухов уже не справляются с его разросшейся семьей… Ифрон, сходи, разбуди лекаря, пусть тащит все необходимое прямо сюда. Бран, попроси у служанок каких-нибудь чистых тряпок и что-нибудь ненужное — подстелить… Кирус, сгоняй на кухню, пусть поставят воду кипятиться, а потом — в подвал, за крепким вином, скажешь Мусталю — я послал… Когда хозяин проснется, он будет рад новому евнуху…
Нрагон все-таки был очень хорошим старшим стражником — все как-то сразу оказались им пристроены к делу или посланы с поручениями. На Конана он при этом не смотрел вообще. Да и остальные поглядывали лишь изредка, с жалостливым ужасом, а кое-кто — так даже и с искренним сочувствием. Похоже, мечтам о прелестях купеческих наложниц предавались среди подчиненных Нрагона многие и достаточно часто. А, может быть, и не только мечтам. И сейчас каждый из этих мечтателей с ужасом представлял на месте Конана себя.
А нехилый, однако, будет паскудному мажонку сюрпризик — потом, после обратного-то обмена телами…
Когда Конан засмеялся, они обернулись на него все, и даже на какой-то момент застыли, глядя с одинаковым ужасом и жалостью. Они были такими смешными в своем искреннем непонимании того, как можно смеяться над перспективой, которая для любого настоящего мужчины хуже смерти, что Конан снова зашелся в приступе истеричного полузадушенного хихиканья — на настоящий полноценный смех уже не хватало дыханья. Так он и висел на вывернутых руках, задыхаясь и хохоча, а пожилой крепыш пробормотал понимающе: