Персиваль Кин
Шрифт:
— Прежде подумаем, как попасть на фрегат, — отвечал я, — нам еще далеко до него.
— Теперь уж бояться нечего. Если мы не встретим никакого корабля, то завтра поутру где-нибудь пристанем к берегу. Кажется, больше не будет дурной погоды.
— Что это? — сказал я, показывая за корму. — Как будто какое-то судно.
— Да, — отвечала Пегги, — оно идет из пролива; поворотим на другой галс и будем держать к нему.
Мы поворотили и через три часа были близко от судна; я закричал, когда оно стало подходить ближе, но нас никто не видел и не слышал. Мы снова стали кричать, будучи у него под ветром. Человек
— Чего вы смотрите? — сказала Пегги Персон, стряхивая юбку, замоченную до колен. — Нарисуйте глаза на своем бриге, если у вас их нет. Вы утопили лодку с отличными селедками, яйцами и хлебами, которые пригодились бы после долгого крейсерства. Мы думали заплатить вам ими, а теперь везите нас даром.
Шкипер, бывший наверху, заметил, что я в офицерском мундире. Он спросил меня, каким образом мы очутились в таком положении, и я в нескольких словах рассказал ему все, что случилось. Он шел из Кадикса в Лондон и обещал, где мы захотим, высадить нас на берег Темзы, но не в другом месте, потому что боялся потерять ветер.
Я рад был как-нибудь добраться до берега и просил его высадить нас у Ширнеса, ближайшего местечка к Чатаму; потом сошел в каюту и заснул крепким сном.
Здесь можно заметить, что часовой на фрегате видел, как я спустился по шторм-трапу в лодку, и когда возвратился лодочник и заметил, что его лодку унесло, обо мне стали беспокоиться не на шутку. Было слишком темно, чтобы послать за нами шлюпку, но на другое утро об этом донесли начальнику порта, который отрядил за нами куттер.
В первый день куттер держался около самого берега и только на другой день утром, когда уже я взят был на бриг, отошел далее; но увидя нашу лодку, плывшую дном кверху, возвратился назад и донес об этом начальнику порта и капитану Дельмару.
Проснувшись на другое утро, я вышел наверх и увидел, что ветер совсем стих, и начинало штилеть. Пегги Персон также была наверху; она вымылась, причесалась, разгладила ленты своего чепчика и была точно очень недурна собою.
— Мистер Кин, — сказала она, — я в первый раз услышала ваше имя, когда вы сказали его здесь шкиперу. Вы наделали мне бед. Не знаю, что скажет Джем Персон, когда вы воротитесь, убежав с его женою; не лучше ли мне отправиться вперед и объяснить ему, как было дело?
— Да, теперь ты смеешься, — отвечал я, — а ночью не смеялась.
— Потому что тогда было не до смеха. Вы спасли мне жизнь; если бы меня унесло одну, мне бы не видать больше берега. Знаете, — продолжала она с какою-то торжественностью, — я поклялась никогда больше не пить и надеюсь, что Бог даст мне силы сдержать клятву.
— Я очень рад за тебя, — сказал я.
— Когда я только вспомню о прошедшем, то чувствую отвращение от вина. Верно, Джем не станет принуждать меня; я никогда более не стану носить ему вина на фрегат: это решено. Пусть он бранит меня, бьет, хоть этого он никогда еще не делал, я ни за что не буду; а если он будет трезв потому, что нечем будет напиться, мне нетрудно будет сдержать свою клятву. Вы не знаете, как я сама презираю себя; и хотя кажусь веселою, но готова плакать, как дитя, о моей слабости и безрассудстве.
— Мне кажется странным слышать от тебя это. На лодке я считал тебя совсем другою женщиною.
— Мистер Кин, женщина, которая пьет, для всего потеряна; я часто об этом думала и иногда исправлялась. Пять лет назад я была лучшею девушкою в школе; я носила медаль за хорошее поведение, и мне было поручено смотреть за другими. Мне казалось, что я буду так счастлива с Джемом; я так любила его и до сих пор люблю. Я знала, что он любит вино, но никогда не думала, что он заставит меня пить. Я думала его исправить и теперь с помощью Божиею исправлю; и не только его, но и себя.
Здесь я замечу, что Пегги Персон сдержала свое слово и даже со временем успела излечить своего мужа от страсти к вину.
На четвертый день вечером мы пришли к Нору. У меня было в кармане четыре соверена, и этого было слишком довольно, если бы даже я захотел увидеться с матушкою.
Поблагодарив капитана, мы с Пегги сели в шлюпку, и я дал матросам полкроны на водку.
Выйдя на берег в Ширнесе, я дал гинею Пегги, пожелав ей счастливого пути в Портсмут, а сам отправился в Чатам к матушке.
Был девятый час вечера, и стало совершенно темно, когда я подошел к дому. Лавка была заперта с улицы, и я обошел кругом. Дверь была притворена, и я взошел в маленькую залу, не встретя никого.
Я услышал, что наверху кто-то рыдал; мне тотчас пришло на мысль, что матушку кто-нибудь известил о моей смерти. На столе в зале горела свеча, и возле нее лежало распечатанное письмо. Я взглянул на подпись; оно было от капитана Дельмара. Свеча нагорела, я поднес к ней письмо и прочел следующее:
«Милая Арабелла!
Приготовься услышать печальное известие, которое для меня тем чувствительнее, что я сам должен сообщить его тебе. Случилось ужасное происшествие, и, описывая его, я боюсь за тебя. Ночью 10 числа Персиваль был в лодке, которую вдруг оторвало от фрегата порывом ветра; было темно, и об этом несчастье узнали тогда уже, когда всякая помощь была бесполезна.
На другой день адмирал послал куттер искать лодку, которую ветер должен был вынести в море; в этой лодке была женщина и наш бедный мальчик. Увы, лодку нашли опрокинутою вверх дном, и нет сомнения, что наше бесценное дитя погибло.
Я глубоко сожалею о его потере; не только из любви к тебе, но я полюбил его за его добрые качества и часто сожалел, что не могу при всех дать полную свободу моим чувствам, как отец.
Знаю, что я ничем не могу облегчить твоей скорби; но ты принесла для меня столько тягостных жертв, что для тебя я готов сделать все, что в моей власти.
Не грусти, милая Арабелла, и безмолвно покорись воле Небесной. Я сам тяжело страдаю; потому что, . если бы он был жив, клянусь, что я, хотел сделать для него гораздо более, чем обещал тебе. Он был бы славным моряком, если бы Богу угодно было; но ему суждено было иное, и мы должны покориться воле Всевышнего. Вспомни, что у тебя есть верный и преданный друг.