Персиваль Кин

Марриет Фредерик

Старший лейтенант в одну минуту был наверху и, приказав вахтенному офицеру вызвать барабанщика и бить тревогу, побежал уведомить капитана.

Барабанщик в ту же минуту выбежал наверх и, прицепив барабан, забил тревогу.

Все пробудилось при звуках барабана, зная, что случилось что-нибудь необыкновенное, и у каждого люка послышались боцманские свистки.

В это время кто-то из вахтенных матросов закричал, что фрегат горит, и жилая палуба представила сцену шума и смятения.

Ничто не может быть ужаснее, как пожар на корабле в открытом море.

Невольно всеми овладело чувство, что нет спасения; остается один только выбор, где умереть: в огне или в воде. Но если это так ужасно днем, то можно себе представить, какое действие должно произвести это известие на людей, пробужденных от крепкого, безмятежного сна.

Капитан поспешно оделся и выбежал на шканцы. Вид его был решителен и спокоен. Старший лейтенант принял команду.

— Где артиллерийский офицер? Мистер Гут, возьмите ключи из моей каюты и будьте готовы очистить крюйт-камеру. Зарядите помпы. Смирно!

Но смятение увеличивалось и какой-то панический страх овладел командою. Тогда капитан приказал боцманам выгнать всех людей наверх.

Это приказание было исполнено; матросы вышли, как стадо овец, в беспорядке и страхе.

— Смирно! — закричал капитан Дельмар. — Так ли должны вести себя матросы на военном корабле! Я стыжусь за вас! Молчать! Ни слова! Тиммерман, заряжены ли помпы?

— Заряжены, — отвечал Тиммерман.

— Пожарные, взять ведра; другие не шевелись. Смирно! Ни слова! По местам!

Я удивился, как все успокоились, видя хладнокровие капитана, который продолжал командовать. Когда люди разошлись по местам, он послал двух младших лейтенантов узнать, где горит.

Я вместе с другими вышел наверх и, узнав причину тревоги, нисколько не оробел; напротив, я старался успокоить матросов и силою заставлял их повиноваться приказаниям капитана, показывая гораздо более хладнокровия, чем другие офицеры, что, впрочем, нисколько не было удивительно.

Мистер Кольпеппер в страшном испуге вышел наверх и стоял дрожа возле капитана и старшего лейтенанта: он надел свой парик, не замечая, что он опален, и от него распространялся сильнейший запах.

— Теперь я хорошо слышу, что где-то горит, — сказал капитан старшему лейтенанту.

— Запах стал гораздо сильнее, — отвечал лейтенант.

Это было для меня нисколько не удивительно, потому что комиссаров парик находился между ними. Через несколько минут офицеры вышли наверх и донесли, что они нигде не нашли огня, и что внизу почти не слышно запаха дыма.

А здесь слышно, — сказал капитан Дельмар.

— Здесь он гораздо сильнее, чем внизу.

— Странно; пусть еще ищут.

Поиски возобновились; старший лейтенант также сошел вниз, и скоро донесли, что запах слышен из комиссаровой каюты.

— Мистер Кольпеппер, что у вас в каюте? — спросил капитан. — Ступайте вниз, может быть, нужно будет отпереть ваши ящики.

Мистер Кольпеппер, дрожа, как осиновый лист, стал спускаться по трапу, а я за ним; но вдруг нога его поскользнулась, и он покатился вниз.

Я поспешил вслед за ним; он лежал без чувств. Я обрадовался случаю стащить с него парик и спрятал его. Комиссара унесли в кают-компанию и побежали за доктором, а я вышел наверх и бросил парик в воду.

Причина такого поступка была та, что, не думая сначала, чтобы моя шутка могла наделать столько тревоги, я теперь стал бояться, чтобы на другой день по парику не открыли истины. Теперь же я был спокоен: парик уплыл далеко, а с париком исчезли все следы моей шалости.

После долгих поисков ничего не могли найти. Барабанщику велели бить отбой, и все стало спокойно по-прежнему.

Я лег спать, совершенно довольный происшествиями этой ночи, и заснул сном невинности.

Этот случай навсегда остался тайною: пропал только комиссаров парик. Но мистер Кольпеппер сам не знал, что с ним сделалось, и не смел даже вспоминать о нем.

Поведение мое во время тревоги опять обратило на меня общее внимание, капитан и офицеры заметили мое хладнокровие, и я возвысился в их мнении. Как бы я вел себя, если бы в самом деле думал, что фрегат в огне, — это другое дело; вероятно, не так храбро. Однако в настоящем случае я решился воспользоваться своею славою и потому дал себе обещание хранить это происшествие в тайне.

ГЛАВА XXI

На следующее утро, прибыв к Фунчалу (Funchal), мы узнали, что имеем приказание идти в Вест-Индию: мы остались один день на якоре, чтобы запастись вином, и потом пошли к назначенному месту. С помощью пассатных ветров мы скоро прибыли в Барбадос, где нашли адмирала и отдали свои депеши. Нам приказано было поспешнее налиться водою и приготовиться к крейсерству.

Томушка Дотт, мой верный союзник, был не в духе. Он несколько раз во время крейсерства предлагал мне участвовать вместе с ним в разных шалостях, но я всегда отказывался, находя их не совсем безопасными.

— Ты совсем не такой молодец, как я думал, — сказал он, — ты сделался старою бабой.

Но он ошибался; мне очень хотелось пошалить, но я был осторожен и вообще в последнее время не совсем доверял Дотту.

На другой день после того, как мы стали на якорь у Барбадоса, Том подошел ко мне и сказал: сегодня после обеда старый Кольпеппер будет доставать изюм и свечи; я слышал, как он говорил это баталеру. Мне кажется, что мы можем тут полакомиться; у него славный изюм.

— Я так же люблю изюм, как и ты, Том, но как же нам достать его?

— Видишь, у меня есть шприц, а старый Кольпеппер никогда не зажигает больше одного тоненького огарка в баталерской каюте. Я проберусь на кубрик и в темноте из шприца пущу всю воду на свечу; свеча полетит на пол и потухнет; он пошлет баталера за другою, а в это время я постараюсь нагрузить себя изюмом.

План был недурен, но я отказался исполнить его, говоря, что это дело одного человека, а не двух. Том согласился со мною и сказал, что он сам все сделает.

Только что мистер Кольпеппер отправился в баталерскую, Том побежал к себе и зарядил свой шприц.