Персиваль Кин
Шрифт:
— Да, — сказал он, — это верное доказательство. Ну, Като, не бойся меня. Я хотя и мщу другим, но клянусь моим цветом, что никогда не сделаю тебе зла и другим не позволю тебя обидеть. Я тигр — и знаю это; но ты, верно, видел иногда, как тигр ласкает маленькую собачку, хотя ненавидит всякое живое существо. Считай себя в совершенной безопасности.
Я поблагодарил его и просил также рассказать свою жизнь.
— Я очень рад, что ты просишь, потому что сам хотел рассказать ее тебе. Слушай.
Я родился в Америке, в области Пенсильвании, от свободных родителей. Отец мой был парусный мастер и достойный человек; но в Америке со свободным черным обходятся гораздо хуже, чем с невольником.
Отец мой хотел посвятить меня духовному званию. Ты удивляешься: но в Америке есть много священников нашего цвета, презираемых и даже гонимых, несмотря на то, что они проповедуют слово Божие. Я неспособен был к этому сану: я был горд и заносчив; я чувствовал себя ничем не хуже белого и часто мстил за обиды.
Однако мое воспитание шло успешно, гораздо успешнее братьев, которые не могли учиться. Я мог и учился быстро; но я научился ненавидеть и презирать белых людей, и в особенности, американцев. Я затаил на сердце дикую ненависть к гонителям, и все убеждения моего отца не могли заставить меня скрывать свои мысли. Достигнув зрелого возраста, я стал говорить смелее и не один раз едва не заплатил за это жизнью, потому что многие американцы также равнодушно убили бы меня, как убивают собак на улицах. Не один нож был направлен в мое сердце, и не один раз меня призывали в суд и потом безвинно заключали в темницу. Мне не позволяли оправдываться, как и многим, потому что мы были черные. Белому злодею стоило только принести ложную клятву, а в этом не было недостатка в Америке, и дело кончалось в его пользу. Наконец я был приговорен к телесному наказанию; тогда моя кровь закипела, и я поклялся мстить и исполнил свою клятву.
— Не удивляюсь, — сказал я, — я сделал бы то же.
— Человек, который в этом случае произнес против меня ложную клятву, приходил с юга; я выпросил у отца денег, сколько мог, и пошел вслед за ним. Я отыскал его, следил за ним и в один вечер вонзил ему в сердце мой складной нож. Тогда я бежал из этой области и перешел через Миссисипи.
Я не успел пробыть трех дней в Арканзасе, как какой-то мошенник, имевший до полутораста невольников, спросил у меня, кто я таков, и есть ли у меня паспорт? Я отвечал, что я свободный человек, уроженец Пенсильвании, и нахожусь здесь по делам. На другой день меня взяли, привели к судье, и подлец поклялся, что я его невольник и убежал от него десять лет назад.
От меня не хотели слушать никаких доказательств, я был отдан ему, и злодей смеялся, когда стражи уводили меня за ним. Плантация его была на Красной реке, убежать было трудно и даже невозможно; но я не хотел бежать: я оставался, чтобы мстить. Я старался взбунтовать против него других невольников, но они были так робки и боязливы, что даже выдали меня. Тогда меня связали и секли до тех пор, пока тело стало падать кусками с плеч моих.
Едва я выздоровел, как решился действовать или умереть. Я слышал, что несколько разбойничьих судов находятся в лагунах Баратарии, по другую сторону Нового Орлеана, и задумал бежать туда, — но прежде отомстить. Я так и сделал: зажег дом плантации, ударил злодея, который сделал меня невольником, так что он упал без чувств, бросил его тело в огонь и убежал. Мне встретился вооруженный досмотрщика хотел остановить меня; но я убил его, выхватил у него ружье и скрылся в леса. Через несколько дней я прибыл к лагунам. Это самое судно стояло там на якоре.
Я объявил желание поступить в число матросов, и меня тотчас приняли.
В числе матросов было также несколько черных, убежавшие невольники, смелые, решительные люди. Таких именно людей мне и нужно было, потому что они могли понимать меня. Даже на разбойничьем корабле
После отчаянного сражения с английским военным бригом мы потеряли до сорока человек. Капитан Чико принужден был на время заменить их черными, так что с десятью прежними на нашем корабле было пятьдесят негров и семьдесят белых; тогда мне пришла мысль отомстить за унижение своего племени. В десяти прежних товарищах я давно был уверен; скоро я склонил на свою сторону и других.
Мы вышли из Мексиканского залива, чтобы идти в маленькую бухту в Кубу. Прибыв туда, первый день посвятили пьянству, как обыкновенно водится на разбойничьих судах. Но пировали только белые. Нас, негров, заставили возить на берег бочки и наливать их водою. В эту самую ночь, когда они все спали, обессиленные вином, мы умертвили их, и «Стелла» поступила во владение черных, которые избрали меня своим капитаном и поклялись питать вечную вражду к европейскому племени.
Сначала у меня было мало людей, но теперь я не имею в них недостатка и могу гордиться своим экипажем.
— Давно ли вы завладели судном?
— Около восьми или девяти месяцев, в продолжение которых я не пощадил никого, кроме тебя. Обыкновенная смерть — в воду; но когда я встречаю невольничьи корабли, тогда — ты знаешь, что было вчера.
Несколько времени я молчал.
— Не удивляюсь, — сказал я наконец, — что ты ненавидишь белых, и особенно американцев. И как ни ужасно мстишь ты торговцам неграми, я не жалею о них. Однако питая такую вражду к белым, вспомни, что ты иногда убиваешь и таких, которые всеми силами хотят препятствовать торгу невольниками. Даже в Америке есть люди, которые стараются истребить этот торг.
— Мне невозможно делать различий, — отвечал капитан.
— Как твое имя? — спросил я.
— Зачем тебе знать? Меня зовут Джеме Винцент.
— Но что ты будешь делать, если встретишься с превосходящими силами?
— Убежим, если можно; а нельзя, так будем драться.
— Но вас могут взять в плен, и тогда…
— Никогда, дитя, никогда.
— Надеюсь, что, пощадив меня, ты будешь щадить и других, — сказал я.
— Я сам не знаю, отчего я пощадил тебя. Если бы ты испугался смерти, этого бы не было.
Через десять дней после нашего разговора мы подошли к восточной стороне острова Кубы и взошли в бухту rendez-vous, как называл ее пират. Она была очень мала, но совершенно закрыта с моря, и берега были так высоки, что за ними нельзя было видеть корабля. С одной стороны виднелось узкое ущелье между двумя отвесными горами, и около него был проход, известный одним пиратам, которым они пользовались тогда только, когда посылали шпиона в Гавану разведывать об отходящих судах.
На возвышении, прикрывавшем бухту с моря, пираты имели всегда часового, который извещал о видимых судах, и сам Винцент проводил там большую часть дня. Я также постоянно находился при нем; он старался показывать мне свою привязанность, и я полюбил его более, чем думал. Он часто рассказывал мне, как обращаются с бедными неграми в Америке; и я чувствовал, что сам бы решился на всякую месть.