Персиваль Кин
Шрифт:
В одно утро на горизонте показалась шкуна, шедшая из Гаваны. «Стелла» давно уже готова была к походу, и по захождении солнца мы снялись с якоря. Было совсем темно, когда мы вышли из залива и поставили все паруса.
С рассветом шкуна была в нескольких милях перед нами, и через час мы догнали ее. Она шла к острову Курасаун и принадлежала старому голландскому дворянину, который был на ней со своею дочерью — девочкою лет семи. Экипаж состоял по большей части из негров — невольников владельца; шкипер и помощник его были единственные белые,
Матросов, по обыкновению, перевезли пираты к себе и донесли капитану, что шкуна нагружена балластом и не имеет никакой клади. Так как «Стелла» не терпела недостатка в матросах, то Винцент позволил неграм возвратиться на свою шкуну и идти с нею, куда захотят; но с белыми был другой расчет.
Не желая быть свидетелем кровавой сцены, я оставался внизу; но когда Хозе сказал мне, что к нам привезли маленькую девочку, я выглянул из люка. В это время Винцент говорил с пленными неграми; когда их отправили на шкуну, перед ним остался шкипер, его помощник, старый голландец и маленькая девочка.
Такого милого ребенка я никогда еще не видел, и сердце мое обливалось кровью при мысли об ожидавшей его участи. Я надеялся, что Винцент пощадит ее, но ошибся; негры схватили шкипера и его помощника и бросили их в море. Старик склонил голову к прекрасному ребенку и как будто благословлял его перед смертью. В эту минуту Винцент подал знак, я не мог далее удерживать себя и вскочил на палубу.
— Остановитесь! — закричал я неграм, схватившим старика. — Остановитесь! — Они повиновались.
— Что это значит? — вскричал Винцент.
— Капитан, — сказал я, — неужели ты называешь себя человеком для того, чтобы губить детей и стариков? Ты не должен, ты не посмеешь тронуть их. Ты удовлетворил уже своему мщению над белыми; будь доволен — отпусти этих.
— Като, — с яростью сказал Винцент, — ты напрасно думаешь вырвать добычу из когтей дикого зверя. Другому бы я послал пулю в голову, а ты ступай сейчас вниз.
— Я не боюсь твоей пули, Винцент, и не пойду вниз; этот же пистолет в моей руке спас тебе жизнь. Я повторяю, что ты не должен губить это невинное дитя, — не должен, если любишь меня, или я буду презирать, ненавидеть тебя. Я прошу тебя, умоляю отпустить их: они не достойны твоего мщения; но если ты погубишь их, ты трус.
— Что! — заревел тигр. — Я трус!
И вне себя от ярости он направил на меня пистолет и спустил курок. Пистолет осекся; Винцент смешался, — бросил его на палубу, сложил руки и отвернулся.
Наступило мертвое молчание. Негры смотрели то на меня, то на капитана, ожидая, чем это кончится. Голландец также был в изумлении и как будто забыл об ожидавшей его судьбе. Маленькая девочка прижалась к нему и устремила на меня свои большие, темно-голубые глаза.
Я воспользовался этою минутою. Выступив вперед и встав возле старика и дочери, я первый прервал молчание.
— Винцент, — сказал я, — ты обещал мне, что никогда не обидишь меня, и нарушил свое обещание. Потом ты обещал мне, что при первом случае позволишь тебя оставить, и лучше настоящего случая ожидать нельзя. Негры, которых ты отослал назад на шкуну, не умеют управлять ею, и я хочу знать, исполнишь ли ты свое второе обещание или нарушишь его, как и первое! Я требую свободы.
— Твоя вина, если я теперь нарушил свое обещание, — отвечал Винцент. — Я хотел сдержать его и в доказательство сдержу второе. Ты можешь ехать.
— Благодарю; но я желал бы оставить тебя с чувством благодарности, а не с отвращением и ужасом. Винцент, прошу у тебя последней милости — пощади их.
— Если ты принимаешь такое участие в этом ребенке и старике, — язвительно отвечал Винцент, — то я могу сделать тебе предложение. Ты свободен. Но если ты хочешь, чтобы я пощадил их, то откажись от свободы и останься здесь. Ну — выбирай; но клянусь моим цветом, что в ту минуту, как ты от нас уедешь, они полетят в воду.
— Мой выбор сделан, — отвечал я, зная, что поклявшись своим цветом, он сдержит слово. — Отпусти их, а я остаюсь здесь.
— Пусть будет по-твоему, — сказал Винцент и потом прибавил, обращаясь к старшему после себя.
— Отправь их с неграми, и когда воротится шлюпка назад — подними ее; мы пойдем в нашу бухту. Сказав эти слова, он спустился в свою каюту.
— Вы спасены, — сказал я, подойдя к старику. — Не теряйте времени, ступайте на шлюпку и скорее уезжайте отсюда. Прощай, дитя, — сказал я девочке, взяв ее за руку.
— Благодарю вас, — отвечал старик чистым английским языком, — хотя не нахожу довольно слов для выражения своей благодарности; я так удивлен тем, что видел. Но помните Вандервельта из Курасауна, и если мы когда-нибудь встретимся, вы увидите, что я умею быть благодарным.
— Ни слова более, ступайте на шлюпку скорее, — сказал я, пожимая ему руку.
Негры передали их на шлюпку.
Я оставался наверху до тех пор, пока их не перевезли на их шкуну; шлюпка возвратилась назад, шхуна вступила под паруса, и тогда я спустился в каюту. Винцент лежал на софе, закрыв лицо обеими руками и как будто не замечая меня; я подошел к нему и сказал:
— Мне очень жаль, что я рассердил тебя, Винцент; ты должен извинить меня, потому что я считал такой поступок тебя недостойным и не хотел иметь о тебе дурного мнения.
— Ты хочешь сказать, что ты теперь не имеешь обо мне дурного мнения?
— Конечно, нет; ты исполнил мою просьбу, и мне остается только благодарить тебя.
— Ты заставил меня сделать то, чего я никогда прежде не делал, — отвечал он вставая.
— Знаю: заставил тебя пощадить белых.
— Я не об этом говорил; ты рассердил меня до такой степени, что я нарушил свою клятву.
— Это скорее моя вина, чем твоя. Я не имел права так говорить, но я был вне себя. Мне кажется, что если бы пистолет был в моих руках, то я также бы в тебя выстрелил. Итак, мы квиты.