Персона нон грата
Шрифт:
«Очень может быть, – сказал он себе, сидя на кровати и чувствуя пробегающий холодок в груди, – что я никогда уже не вернусь домой!» Мысль эта была настолько же поразительной, насколько верной. Всё очень просто. И как он сразу не сообразил? Тогда бы он не стал подписывать договор. Хотя, всё равно подписал бы. Выбора у него у него всё равно не было. Но его поразила обыденность произошедшего. Всё случилось как-то уж очень просто, будто речь шла о какой-нибудь безделице. Что ему сказал доктор? А он ясно сказал, что в случае смерти больного с его структурного снимка будет воссоздано новое тело, ничем не отличающееся от прежнего. Этого субъекта они вылечат и отпустят домой. Но при этом больной всё-таки умрет – тот, который обратился в клинику и которого они не смогли спасти! Он уйдёт в небытие. Сгинет навек. Станет прахом. И его не очень-то будет успокаивать осознание того, что вместо него будет жить другой человек, хотя и неотличимый для окружающих, но всё-таки другой – со своей неповторимой личностью, со своими чувствами и неведомой судьбой. При этом он даже не будет знать о том, что он однажды уже умер, что где-то в подвалах этой жуткой клиники покоится тело его двойника – того самого, по образу и подобию воссоздан он сам! Это открытие ошеломило Андрея. Хотя он и старался успокоить себя, резонно полагая, что с ним ничего такого не случится, но это мало помогало. Сама возможность такого исхода казалась ему чудовищной. И он всё думал и думал, пытаясь понять то, что было так легко и естественно для жизнерадостного доктора.
Андрею не сиделось на месте, он поднялся с кровати и стал ходить из угла в угол. Разгулявшееся воображение рисовало жуткие картины собственной смерти, мерещились ухмыляющиеся физиономии, стены вдруг надвигались и давили, ему становилось нечем дышать. А потом вдруг в палате появились доктор и медсестра, они заглядывали ему в глаза и озабоченно переглядывались; затем он почувствовал боль в руке, и почти сразу его сморил сон, он повалился на кровать и мгновенно уснул, словно и в самом деле умер.
С этого дня Андрея стали глушить сильнодействующими препаратами. Он больше не переживал по поводу скорой смерти; сознание его подёрнулось дымкой, и он смотрел на окружающие предметы словно сквозь сетку частого и мелкого дождя, отчего выцвели краски и притупились чувства. «Всё равно, – стучало в голове, – будь, что будет…»
Но события следовали своим чередом. Исправно, по три раза на дню, он машинально ходил в процедурную, поглощал завтраки и обеды, иногда обнаруживая себя в парке между неподвижными молчащими деревьями; а чаще лежал на кровати, пристально глядя в потолок и словно бы силясь вспомнить что-то очень важное. Было такое чувство, будто его обложили толстой ватой, или обернули мозг холодной мокрой тряпкой, отчего голова отяжелела и набухла, мысли ворочались тяжело и неуклюже. Так протекали дни – однообразные, тягучие, бесцветные, как нескончаемый смутный сон, как наваждение. Андрей потерял счёт времени. Каждый раз ему приходилось смотреть в календарь, чтобы убедить себя в том, что он находится здесь несколько дней, а не месяцы и не годы, как стало вдруг навязчиво казаться. Доктор больше не посещал его, и это не то, чтобы тревожило Андрея, а создавало некий дискомфорт. Ему смутно представлялось, что должно что-то происходить, он подсознательно ждал перемен, но ничего вокруг не менялось, тяжесть всё сильнее наваливалась на него – с каждым днём на душе становилось всё беспросветней, глуше. Андрей смутно помнил о договоре, и ещё что-то такое о четырнадцати днях, после которых наступит избавленье. Но прошла уже половина отмеренного срока, а ничего не менялось. Он силился понять нечто очень важное – и не мог. Отяжелевший мозг отказывался выдавать информацию – словно остывший кисель он беззвучно поглощал внешние импульсы, ничего не отдавая взамен. Так действовали психотропные препараты, о которых Андрей до той поры не имел ни малейшего понятия.
Но ничто не длится слишком долго. Само постоянство не бывает вечным. Однообразный ритм существования нарушился на тринадцатый день.
Началось с того, что Андрея не разбудили, как обычно, в восемь утра. Он проснулся сам и несколько минут лежал на кровати, соображая, что бы это могло значить. В голове прояснилось, словно с мозга спала пелена, и сразу стало как-то легче, свободнее. Он припомнил, что накануне ему не давали на ночь никаких таблеток. Может быть, его уже вылечили? Андрей прислушался к себе… Нет, непохоже. Грудь болела по-прежнему. В теле разливалась слабость, и жить, в общем-то, не хотелось.
Он заставил себя подняться. Вышел в коридор и, помедлив секунду, направился к пункту связи, решив позвонить домой. Но возле кабинки неожиданно столкнулся с доктором. Тот, по своему обыкновению, сильно спешил, но увидев Андрея, как-то уж чересчур обрадовался, лицо его расплылось в улыбке.
– О! Вы-то мне и нужны! Далеко собрались?
– Да вот, – Андрей кивнул на телефонную будку, – домой хотел позвонить.
Улыбка слиняла с лица доктора.
– Гм… – произнес глубокомысленно. Оценивающе глянул на Андрея. – А давайте чуть позже! Я хотел вам кое-что показать.
Андрей покосился на телефон. Так и тянуло зайти в остеклённую будку и снять трубку с рычагов. Но он пересилил себя.
– Хорошо, – проговорил, отводя взгляд, – я потом позвоню.
– Вот и славно, – сказал доктор с просиявшим лицом, – пойдём в мой кабинет, у меня там рентгеновские снимки. Хочу, чтобы вы с ними ознакомились.
Кабинет оказался довольно просторным и симпатичным помещением, обставленным красивой мебелью из африканского дуба. Чёрным блеском отсвечивали стёкла книжного шкафа, дорогая кожа покрывала громадные кресла, стены были покрыты модным рельефным пластиком. Как ни был измучен Андрей, он отметил про себя роскошь обстановки.
Доктор достал из миниатюрного холодильника пузатую бутылку апельсинового сока, ловко сдёрнул пробку с горлышка и наполнил два высоких стакана.
– Прошу! – объявил торжественно, указывая рукой на круглое кресло, придвинутое к овальному столику из толстого стекла.
Андрей с удовольствием погрузился в удивительно мягкие подушки, положил руки на широкие подлокотники и откинул голову. Доктор поместился в кресле напротив, взял стакан с соком и кивнул с приятной улыбкой.
– Кстати! – вдруг воскликнул, словно опомнившись. – Ведь я хотел показать вам снимки. – Поставил стакан и взял со стола большой жёлтый конверт. Протянул Андрею. – Можете посмотреть.
– Что здесь?
– Рентгеновские снимки вашей грудной клетки. Первый сделан в момент вашего поступления в клинику, а второй – вчера вечером.
– Вчера вечером? – удивился Андрей. – Но я весь вечер просидел в своей палате!
Доктор снисходительно улыбнулся.
– Под вашей кроватью расположена рентгеновская установка. Мы каждый день делали контрольные снимки, пока вы спали. Должны же мы отслеживать динамику болезни. Как же без этого?
Андрей достал из конверта вытащил два целлулоидных листа, на которых едва угадывались размытые пятна.
Доктор поднялся и встал сбоку. Наклонившись, ткнул пальцем в центр листа.
– Вот, видите? Это ваша грудная клетка.
– Где?
– Ну вот это! Рёбра, а вот лёгкие.
Андрей напряг зрение и не без труда различил подобие скелета: гнутые палочки рёбер, словно лесенка, изогнутый позвоночник, часть черепа с висящими в пустоте довольно жуткими челюстями. Всё донельзя размытое, почти бесформенное.
– Взгляните сюда, – доктор присел на обод кресла и, наклонившись, ткнул пальцем в самую середину снимка, – видите затемнение между третьим и шестым ребрами?
– Ну!
– А теперь сюда гляньте! – Доктор переместил палец на другой снимок. – Здесь затемнение занимает область со второго по восьмое ребро. Позвоночный столб тоже задет.
Андрей всмотрелся. Клякса на втором снимке стала крупнее, а белёсых волокон заметно поубавилось.
– Пожалуй, вы правы.
– Отлично! – заключил доктор. – Я рад, что вы согласились со мной. – Он поднялся с подлокотника, взял снимки и спрятал обратно в жёлтый конверт. Сел в кресло напротив, взял стакан с апельсиновым соком и с удовольствием отхлебнул. – Для этого я вас и пригласил.