Персональный ангел
Шрифт:
Нужно быстро и решительно отказаться, приказала себе Катерина.
– Спасибо, Тимофей Ильич, – пробормотала она застывшими от неловкости губами. – Я доберусь на такси. Спасибо.
Ей было плохо видно его лицо – ночь, снег, в очках отражались блики света от фонаря. Но ей вдруг показалось, что она разглядела усмешку.
– Я не понял, – сказал он после секундной паузы, – вы намерены со мной спорить?
И все стало предельно ясно. Нельзя отказываться, когда предлагает Тимофей Кольцов. Даже пытаться глупо и смешно. Нужно выполнять, и чем быстрее,
Потом, на досуге, она сможет все обдумать и выругать себя за излишнее любопытство, которое не позволило ей потихонечку шмыгнуть внутрь зала ожидания, подальше от греха и Тимофея Кольцова. И проанализировать чувства, более сложные, чем любопытство. А пока, чем дольше она мнется в нерешительности, тем нелепее выглядит ситуация, тем дольше она задерживает Великого и Ужасного и затягивает весь пикантный эпизод с ее доставкой.
– Спасибо, Тимофей Ильич, – пробормотала Катерина фальшивым голосом и полезла в джип, волоча за собой сумку.
– Оставьте вещи, Катерина Дмитриевна, – посоветовал Кольцов. – Ребята положат в багажник.
Совершенно красная от стыда и внезапно навалившейся жары, она плюхнулась на кожаное сиденье, отпустив наконец сумку, которую тут же подхватил кто-то из охранников. Тимофей Кольцов величественно поместился в кресло напротив. Дверь мягко чмокнула, закрываясь. На переднее сиденье вскочил охранник Леша, и кортеж двинулся к выезду с аэродрома.
– Вам куда? – спросил Тимофей, не глядя на Катерину.
– В Немчиновку, – пробормотала она с виноватой улыбкой. – Далеко, правда?
Не отвечая ей, Тимофей Ильич сказал водителю:
– В Немчиновку, Андрей.
– Понял, Тимофей Ильич, – отозвался водитель, круто закладывая влево на выезде из ворот.
В окно Катерина увидала стоящих навытяжку гаишников. На шедшем сзади “Хаммере” включили мигалку. Ее истерические сине-красные всполохи разливались по сугробам.
Выехав на магистраль, водитель “притопил” газ так, что Катерину вдавило в кресло, и оба джипа рванулись в сторону Москвы, как пара диких ночных волков.
Почти всю дорогу Тимофей разговаривал по телефону. Он всегда начинал работать, едва выйдя из самолета. Впрочем, в самолете он тоже работал. Ничье присутствие, кроме, может, премьера или еще каких-нибудь нужных людей, не могло ему помешать. А уж тем более присутствие Катерины Солнцевой, которая не была премьером.
Он даже сказал ей, соблюдая максимально возможный для него уровень вежливости: – Я должен позвонить.
На это заявление она торопливо кивнула, и минут на двадцать он о ее существовании забыл. Выслушивая доклады и решая вопросы, требовавшие незамедлительного решения, он иногда взглядывал на сидевшую напротив девушку. У нее было растерянное и подавленное лицо, как будто с ней только что произошло что-то ужасное, и Тимофея это задевало. Что, черт возьми, такого в том, что он предложил ей поехать с ним? У нее был лучший выход из положения? Почему она сидит, забившись в угол и сгорбившись, как привокзальный нищий на лавочке?
Понятно, конечно, что не
Убедившись, что он занимается своими делами, Катерина украдкой огляделась. “Лендровер” оказался просторным и уютным, как небольшая квартира после евроремонта – мягкий свет, персиковая кожа кресел, деревянная обивка дверей. Здесь присутствовало все, что в той или иной степени могло продемонстрировать богатство и власть.
Тщательно изучив обрывочные сведения о Тимофее Кольцове – человеке, Катерина голову могла дать на отсечение, что он даже не замечает окружающего его очень дорогого комфорта. Она пристально и усердно наблюдала за ним все время, что они жили в его доме, когда ей представлялась такая возможность.
Он был неизменно равнодушен к своему шикарному дому, архитектурному чуду, возвышавшемуся над морем, как древний феодальный замок, и к своим супердорогим и суперскоростным машинам, приземистым и мощным, как изготовившиеся к атаке звери. И одежда его, наверное, тоже очень дорогая, была предельно простой – белые рубашки, темные костюмы, консервативные галстуки.
Однажды вечером Тимофей Кольцов прошел мимо нее в парке, возвращаясь с моря, к которому, по слухам, ходил каждый день. Он был в пуховике, делавшем его похожим на полярника, и сильно вылинявших голубых джинсах. Катерина не сразу поняла, что это он, а узнав, долго смотрела ему вслед. Этот кое-как застегнутый пуховик, и джинсы, и тяжелые ботинки на толстой подошве будто говорили, что существует два совершенно разных Тимофея Кольцова, и между ними – пропасть. Тимофей Кольцов в джинсах заинтриговал ее ужасно.
Катерина улыбнулась своим мыслям. “Хоботов, – сказала она себе, – ты тайный эротоман!” Иногда она любила процитировать что-нибудь из фильма.
Быстро взглянув на Кольцова и обнаружив, что он продолжает разговаривать, вернее, даже слушать то, что говорят ему в трубку мобильного телефона, Катерина принялась вспоминать, что было сделано за четыре дня в Калининграде.
Она написала кучу материалов, которые пригодятся ей в Москве при подготовке его выступлений. Поприсутствовала на двух встречах кольцовского “актива” и группы поддержки, состоящей из местных знаменитостей.
Самое главное – они с Сашей Скворцввым два раза разговаривали с Тимофеем Ильичом, и оба раза Катерина старательно объясняла ему, что непосредственно войну можно вовсе не открывать. Достаточно о ней писать и показывать по телевизору так, чтобы все верили – Тимофей Кольцов борется с наркотиками изо всех сил. Стоит на страже. Выполняет обещания. Делает большое дело.
Тимофей Ильич то ли слушал, то ли не слушал, хотя Катерина знала, что в искусстве блефа ему нет равных. Так она и не поняла, намерен он всерьез воевать или ему вполне хватит объявить о войне погромче. Ее знаменитое чутье подсказывало ей, что просто объявлением дело не ограничится.