Персонных дел мастер
Шрифт:
Пани княгиня была сейчас в строгом черном платье, надетом по поводу безвременной кончины ее второго мужа. Впрочем, Сонцев знал, что траур не мешает княгине заниматься делами самой высокой политики и второй такой интриганки, как пани, княгиня, не было, пожалуй, во всей Речи Посполитой. Разве что Елена-Ельжбета Сенявская, жена коронного гетмана, не уступала княгине в плетении политических интриг. Пани Кристина выглядела перед своей дальней родственницей как кролик перед удавом, и по ее внутреннему трепету Сонцев сразу же уловил: вот кто смутил покой «розы Волыни»...
Между тем веселье на нижнем конце стола, там, где расположилась мелкопоместная шляхта,
— Клянусь честью! — вскочил в разгаре веселья усатый тощий шляхтич и громко постучал саблей, требуя внимания к своим словам. — Клянусь честью, Панове, нам мешают эти портреты! — Он саблей указал на портреты короля Августа и короля Станислава, мирно соседствующие за спиной пана Юзефа.
— Пану мешает портрет короля Станислава? — Хозяйка протянула белоснежную руку к портрету. У пани Кристины были красивые руки, и она любила показывать их своим гостям.
Никита, мирно сражавшийся с гусем по соседству с паном Чешейко, не без тайного трепета вдруг понял, что пани, разговаривая с усатым шляхтичем, на самом деле разглядывает его.
— Нам мешают оба портрета, моя королева! — громко ответил шляхтич. И в наступившей за столом тишине поднял кубок: — Виват пану Юзефу, красе и гордости нашей провинции! Клянусь честью, наш пан Яблонский более достоин быть королем Речи Посполитой, чем эти самозванцы! Просим пана убрать эти портреты, они нас оскорбляют! Виват пану Яблонскому! На троне должен сидеть природный поляк, а не саксонский курфюрст или этот тонконогий французский франтик Лещинский.
— Виват пану Яблонскому! Виват! Виват! — Шум поднялся такой, что в конюшнях в тревоге заржали лошади, а на псарне залились в лае собаки.
В конце стола выросла во весь рост могучая фигура пана Юзефа. И шум стих, как в хорошо отрепетированном действе.
— Вынести оба портрета на гауптвахту! — грозно приказал пан Юзеф стоящим в дверях жолнерам, и под восторженные крики шляхты портреты королей-соперни-ков отправили под арест.
— Не обращайте внимания на эту пьяную сцену, князь, мы по-прежнему верные подданные вашего союзника и нашего короля Августа,— обратилась пани Кристина к Сонцеву.
Тот равнодушно пожал .плечами:
— Мы не вмешиваемся во внутреннюю политику Речи Посполитой. Что до меня, то я тоже полагаю, что пан Яблонский сидел бы на троне крепче, чем пан Станислав Лещинский!
— Значит, если король Август уйдет из Речи Посполитой и наступит бескоролевье, мой муж может рассчитывать на благосклонную поддержку царя Петра?1
В ответ Сонцев молча склонил голову... Сколько раз за последние месяцы ему задавали этот вопрос в имениях польской знати, и сколько раз он вот так молча склонял голову. «Надо у всех сохранять надежду»,— говорил он русскому посланнику в Польше, своему дяде Григорию Долгорукому.
Прямодушный старый боярин не понимал этой новой дипломатии, но и не мешал ей — все тайные сношения с польскими магнатами доверял своему племяннику, которого сам когда-то и возил в Париж изучать тонкости дипломатической кухни.
Да, в новой дипломатии много зависело не от того, что сказано, а как сказано. Одна интонация, один жест стоили подчас длинных дипломатических нот. И вот сейчас этот молчаливый наклон головы точно разрешил какие-то тайные сомнения, мучившие пани хозяйку. Она на глазах присутствующих вдруг повеселела и, поднявшись с места, провозгласила здравицу в честь великого государя, царя московского Петра Алексеевича.
Если бы сам Петр I пожаловал сюда, смятение не было бы большим. Шляхта притихла, поглядывая на своего господина, который казался не менее сраженным этой здравицей, чем его люди. Минуту знатный пан колебался, но это длилось только минуту. Привыкнув во всем повиноваться своей владычице, он повиновался и на сей раз и, звонко чокнувшись бокалом с бокалом пани Кристины, присоединился к тосту.
Тотчас оглушительное «Виват царю Петру Алексеевичу!» потрясло эту огромную залу, освещенную по углам горящими смоляными факелами. В эту минуту Сонцев перехватил чей-то свирепый взгляд. Он оглянулся вполоборота, и княгиня Дольская не успела натянуть привычную притворную улыбку.
«Так вот какого бульдога мне надобно опасаться,— как-то рассеянно подумал Сонцев и беспечно махнул рукой.— В конце концов, если бы взгляды убивали, половина человечества лежала бы мертвой».
В танцевальной зале скрипки заиграли нежный тягучий менуэт. Пан князь с женой открыли бал. По знаку пани Кристины Никита оказался в соседней паре и при перемене фигур лицом к лицу с хозяйкой замка. Танцевал наш драгун неважно. Правда, по приказу Сонцева Бургиньон, который был на все руки мастер, дал ему в кратких промежутках между разъездами несколько уроков танцев, но пока не было случая применить уроки француза. Однако пани Кристина была так снисходительна к неуклюжим фиоритурам драгуна, так нежно и томно улыбалась ему, так ловко закрывала его своими юбками, что скоро Никита совсем оправился, а далее выручили молодость, крепкие ноги и стройная фигура. Так что, когда заиграли модный лихой танец драбант, завезенный в Польшу шведскими гвардейцами Карла XII, Никита понесся по кругу с пани Кристиной с таким пылом, что самые отменные танцоры Ляховицкого околотка не могли угнаться за ним.
— А ваш сержант отменный танцор, князь,— благодушно заметил Яблонский Сонцеву.— А моя-то, моя-то
Кристиночка ни одной молоденькой паненке не уступит: ножки так и летают...
И, довольный, что жена занята и весела и не мешает ему, пригласил Сонцева для беседы в свой кабинет, где лакеи уже накрывали малый стол. Князь Яблонский любил откушать отменно, но жена упрямо боролась за его фигуру и мешала в.обычные дни его вторым ужинам. Ныне запрет был временно снят, и князь поспешил со своим гостем за дубовую дверь кабинета. А пани Кристина тем временем расцветала в крепких объятиях молодого драгуна — драбант позволял сей непозволительный жест. Когда же танец кончился, «роза Волыни» заявила своему кавалеру, что устала, и попросила проводить ее в голубую гостиную. Многие в зале многозначительно переглянулись, когда хозяйка удалилась, томно опираясь на руку сержанта, который в парижском золоченом камзоле и бархатных штанишках (наряды, специально для Никиты выбранные Сонцевым во Львове) и впрямь напоминал белокурого камер-пажа версальского двора.
— Этих русских надо убрать, Зеленский! — раздраженно сказала княгиня Дольская своему чичисбею. Княгиня не танцевала из-за траура, важно сидела в кресле для почетных гостей и озирала залу. — Попозже переговорим об этом, а сейчас я пойду спасать супружескую честь старого дурака Яблонского...
— Да что же вы, присядьте! — нежно ворковала тем временем хозяйка замка, опустившись на уютный французский диванчик. Надобно сказать, что ежели вся прочая мебель в замке была сработана руками украинских столяров и плотников из маетностей князя, то малая голубая гостиная (вся обтянутая голубым шелком), будуар и спальня хозяйки были уставлены изящной французской мебелью.