Перст указующий

Пирс Йен

Их дом я всегда любил, но теперь, насколько мне известно, один из бесчисленных подражателей сэра Кристофера его перестроил, переделав в новейшей манере. Теперь комнаты там получили правильную форму и красивые пропорции, и свет, без сомнения, потоками льется в современные окна, и тяга в каминах отличная, а сквозняков осталась самая малость Я же сожалею о повсеместном увлечении всем, что модники в Европе объявляют изящным. В этой навязчивой симметрии есть какая-то фальшь. Прежде дом джентльмена был историей его рода, и по его очертаниям вы могли определить, когда семья была богата и позволяла себе добавлять всякие пристройки или же, наоборот, времена были тяжелыми Прихотливые печные трубы и коридоры, и балки, уложенные одна возле другой, создавали уют чудесного беспорядка. Казалось бы, после попыток Кромвеля с помощью армий ввести во всем единообразие, мы должны были бы впредь его избегать. Однако я, как обычно, не в ладах с нынешними временами. Старинные дома уничтожаются один за другим, заменяются мишурными сооружениями, которые, вероятно, просуществуют не дольше, чем жадные и надменные новые семьи, которые их воздвигают. Построенные с такой быстротой, они и сметены будут не менее быстро вместе со всеми своими обитателями.

– Как вы можете смиряться с такими унижениями, сударыня? – спросил я у матушки, когда как-то вечером навестил ее у нее в комнате. Я прожил там несколько недель и был уже не в силах долее выносить ханжеское благочестие этих людей, их высокомерную спесивость. – Даже у святых недостало бы терпения ежечасно сносить их надменность. Не говоря уж о нестерпимых укорах и намеках на их благодеяния.

Она подняла голову от рукоделия и пожала плечами. По вечерам она коротала время за шитьем скатертей, которые, говорила она, будут моими, когда я обзаведусь женой и хорошим доходом.

– Ты несправедлив к ним, – сказала она. – Они более чем добры ко мне. В конце-то концов, они не были обязаны мне помогать.

– Ваш родной брат? – вскричал я. – Разумеется, он обязан. Как был бы ваш муж обязан помогать ему, если бы все произошло наоборот.

Некоторое время она молчала и вновь занялась шитьем, а я уставился на пылающие поленья.

– Ты ошибаешься, Джек, – сказала она немного погодя. – Твой отец обошелся с моим братом очень скверно.

– Убежден, что вина была моего дяди, – сказал я.

– Нет. Ты знаешь, как я почитала твоего отца, но он был вспыльчив и упрям. Вот это и явилось причиной. Он был всецело не прав, но не хотел ни признать своей вины, ни искупить того, что сделал.

– Этому я поверить не могу, – сказал я.

– Но ты же не знаешь, о чем я говорю, – сказала она все еще терпеливо. – Я приведу тебе небольшой пример. Во время войны, до того, как твой отец отправился сражаться в чужие страны, король разослал сборщиков наложить единовременный налог на все знатные семьи. У моего брата потребовали слишком много и несправедливо. Натурально, он написал моему мужу, прося его вступиться, чтобы сумму снизили. В ответ твой отец прислал очень оскорбительное письмо: когда столько людей отдают свои жизни, он не намерен способствовать тому, чтобы мой брат сохранил свои сребреники. Ведь и так это самая малая услуга, какую может оказать его семья. А когда Парламент в свою очередь наложил такой же налог, моему брату пришлось продать значительную часть своей земли, настолько он был уже разорен. И он не простил этого твоему отцу.

– Да я бы сам прискакал во главе конного отряда, чтобы забрать эти деньги! – сказал я. – Дело короля было важнее всего. Если бы больше людей понимали это, Парламент потерпел бы полное поражение.

– Король вел воину за сохранение закона, а не просто чтобы удержаться на троне. Так какой толк был бы в победе, если бы ради нее уничтожили все, за что он сражался? Без знатных семей королевства король был ничто, а потому сохранять наши богатства и наше влияние было равносильно тому, чтобы сражаться за него.

– Какое удобное объяснение! – бросил я презрительно.

– Да, – сказала она. – А когда вернулся нынешний король, твой дядя был на месте, чтобы занять свой пост мирового судьи и восстановить порядок. Без моего брата кто бы управлял этим краем, кто обеспечил бы, чтобы здешние жители приветствовали возвращение короля? У твоего отца не осталось ни денег, ни влияния.

– Я предпочитаю иметь отцом нищего героя, чем богатого труса, – сказал я.

– К несчастью, теперь ты – сын нищего предателя, а живешь милостями богатого труса.

– Он не был предателем. Уж вы-то не можете этому верить!

– Я знаю только, что он погубил всю семью и оставил свою жену нищей.

– Жизнью и честью он был обязан королю. Что еще мог он сделать?

– Избавь меня от своего детского лепета, – прикрикнула она. – Война – не рыцарский роман. Король взял больше, чем давал Он был дураком, а твой отец – двойным дураком, раз его поддерживал. Годы и годы мне приходилось уламывать кредиторов, подкупать солдат и продавать земли для того лишь, чтобы он мог быть человеком чести. Я видела, как наше состояние истощается, лишь бы он мог изображать себя равным вельможам с доходами десятикратно большими. Я видела, как он отверг примирение с Парламентом только потому, что человек, приехавший для переговоров, не был джентльменом. И этот подвиг чести обошелся нам особенно дорого, можешь мне поверить. А когда мы впали в нищету и у меня осталось лишь то, в чем я была одета, помощи я могла искать, только воззвав к милосердию моего брата. Он принял меня в свой дом и кормил, пока твой отец растранжиривал последние остатки нашего состояния. Он платит за твое образование, чтобы ты мог устроить свою жизнь, и обещал найти тебе место в Лондоне, когда ты будешь готов. А ты отвечаешь ему презрением и детскими укорами. И ты сравниваешь его честь с честью твоего отца? Скажи мне, Джек, что за честь быть закопанным в могилу для нищих?

Я онемел, пораженный ее яростью, испытывая горчайшее разочарование. Мой бедный отец! Его предала даже та, кто была ему обязана всемерным послушанием. Мой дядя сумел совратить даже ее. Нет, я ее не винил. Как могла женщина противостоять таким непрерывным клеветам? Я винил моего дядю, который воспользовался отсутствием моего отца, чтобы очернить его в глазах той, чей долг был защищать его до конца.

– Вы говорите так, словно вот-вот назовете его предателем, – сказал я, когда моя голова перестала кружиться. – Не могу поверить!

– Я не знаю, – сказала она. – И поэтому стараюсь верить в лучшее. Перед тем как он бежал, я не виделась с ним почти год и не знаю, чем он занимался.

– И вам все равно, кто его предал? Вас не трогает, что Джон Турлоу свободен, хотя и виновен, а ваш муж мертв, потому что его предали? И вы не хотите отомстить за это?

– Нет, не хочу. Что было, то было, и изменить ничего нельзя.

– Вы должны рассказать мне о том, что вы знаете, пусть это и совсем мало. Когда вы видели его в последний раз?

Она долго смотрела на огонь, угасающий в камине, так что нас уже обволакивал холод. Дом этот всегда был ледяным; даже летом, покидая парадные комнаты, следовало хорошенько закутаться в теплый плащ. А теперь приближалась зима, листья осыпались, задували резкие ветры, и в дом вновь возвращался знобящий холод.

Потребовалось немало уговоров, прежде чем она ответила на мои вопросы про бумаги и письма, и документы, которые могли бы прояснить, что именно происходило. Я не забыл о просьбе Уоллиса, и мне хотелось ее исполнить, будь это в моих силах. Матушка несколько раз отказывалась отвечать, заговаривала о другом, старалась отвлечь меня, но я настаивал, и она наконец сдалась, убедившись, что отказы ни к чему не приведут. Однако ее нежелание отвечать было очевидным, и этого я так и не смог простить ей. Я объяснил, что мне особенно нужно узнать о том, что происходило в январе 1660 года, как раз перед тем, как мой отец бежал, когда заговор против него приводился в исполнение. Где он был? Что делал, что говорил? И вообще, видела ли она его в те дни?