Перстень Царя Соломона
Шрифт:
Разумеется, он что-то заподозрил, тем более что переговоры с датским принцем Магнусом, которого здесь, на Руси, почему-то именовали Арцимагнус – для особой торжественности что ли? – велись еще с прошлого года. Но помимо доводов в пользу создания буферного королевства, которыми руководствовался и сам дьяк, я привел в защиту якобы своей идеи еще и несколько дополнительных. Висковатому, судя по все возрастающему изумлению в его глазах, они до этого на ум не приходили. При всей своей выдержке и хладнокровии тут Иван Михайлович не сдержался. С трудом дождавшись,
– Так кто ты, синьор Константино? Поначалу я мыслил, что ты обыкновенный купец. Потом понял – не такой уж и обычный. Ныне, когда застал тебя с сыном, решил, что предо мною калика перехожий. А теперь и вовсе не знаю, что думать.
Про калику он зря. Насколько я знаю, так называли бродячих слепцов, которые зарабатывали себе на пропитание разными сказками и диковинными историями. На кусок хлеба у меня имеется, на то, чтобы намазать его маслом, думаю, скоро появится, и не только на это – назанимали-то мы с Ицхаком изрядно. Хватит и на то, чтобы навалить на свой бутерброд черной икорки или любой другой вкуснятины. Да и зрячий я еще покамест.
Что же до остальных предположений по поводу моей профессии, то тут возможны варианты, так что пусть выбирает сам, какой из них больше по душе. Лишь бы в шпионы не записал. Примерно в этом духе я ему и выдал. Мол, считай кем угодно, хоть янки при дворе короля Артура, только помни одно – зла ни тебе, дьяк, ни Руси я не желаю.
– В это я верю, иначе мы бы с тобой договаривали в другом месте,- с легкой угрожающей интонацией произнес Висковатый и тут же, сменив тон на более благодушный, осведомился: – Так ты мыслишь, что никакого худа от сей затеи приключиться не может?
– Во всяком деле полагаться на одно лишь хорошее негоже,- рассудительно заметил я. – Вот взять купца. И товар задешево приобрел, и уже знает, кому он его продаст, да так, что на одном талере пять наварит, а корабль возьми да в море утони. Это что? – И сам же ответил: – Судьба. Так и здесь, почтенный Иван Михайлович. Выгод много, но всего не предусмотришь. Каков, к примеру, человек этот Арцимагнус? От этого ой как много зависит. Верный или переметнуться может? Умелый ли воевода, или ни к чему ему доверять полки, а лучше, чтобы он только числился в набольших? И это знать надобно.
Говорил я долго, а в ответ… тишина. Ничего не сказал Висковатый. Только под конец предложил… пойти спать, потому как утро вечера мудренее, а завтра хоть и неделя, а поговорить надо бы.
Наутро мы с ним вместе пошли молиться в его собственную церквушку. Не зря иностранцы называли Висковатого гордым. Оказывается, не любил дьяк захаживать в общие, для всех. Даже в Благовещенский собор, где иногда молился сам царь, и то ходил лишь вместе с Иоанном Васильевичем, а так ни-ни. Выстроил себе прямо на подворье небольшое зданьице – с виду обыкновенный сруб, только высокий и с крестом над шатровой кровлей,- и по воскресеньям с домашними и со всей челядью туда.
Честно говоря, я особо не разбираюсь в ритуалах богослужения и на полном серьезе думал, что мы с ним присутствуем на заутрене – вроде бы солнце стояло еще невысоко. Хорошо, что не ляпнул вслух, а то бы попал впросак. Оказывается, это была обедня.
Пока молились, я то и дело ловил на себе внимательный взгляд Висковатого, стоявшего рядом – не пофилонишь. Пришлось добросовестно бормотать «Отче наш», повторяя заученные назубок церковнославянские слова, то и дело креститься двумя перстами и поминутно кланяться, хотя и не всегда в унисон со всеми.
Судя по удовлетворенному лицу дьяка, в мое православие он поверил до конца.
Правда, несколько позже он все-таки как-то мимоходом попрекнул меня – дескать, нетверд в вере, ибо со знанием молитв у меня и впрямь имелись пробелы. Но я тут же возразил, что в молитве лучше иметь сердце без слов, чем слова без сердца, и он не стал вступать в дальнейшую дискуссию. Да и сказал-то он это лишь ради проформы. Чувствовалось, что, будь я даже буддистом или мусульманином, все равно он бы общался со мной гораздо охотнее, чем с каким-нибудь истинно православным опричником.
Обед, к которому мы приступили после посещения церкви, оказался тоже довольно-таки необычным. За пару дней я уже привык, что за трапезой сидят только два человека: Висковатый и я. Тут же три длинных стола буквой П, вереница лавок, а на них вся толпа, которая проживает на его подворье. Разумеется, присутствовали и якобы мои холопы, оставленные Ицхаком при мне для вящей солидности.
Определенные условности, правда, соблюдались и тут. Челядь, то бишь холопы, уселась отдельно, но тоже чинно, словно каждый давным-давно знал свое установленное место. Впрочем, скорее всего, именно так оно и было, потому что моим вначале оставили местечко где-то на самом дальнем краю, ближнему к входу. Заметив это, Иван Михайлович нахмурился, покосился на меня и сурово сдвинул густые брови.
Повинуясь этой загадочной для меня команде, тот, кто привел их, тут же поднял всех с мест и медленно повел вперед, продолжая неотрывно глядеть на хозяина и дожидаясь его одобрительного кивка. Наконец Висковатый удовлетворенно склонил голову, и они были благополучно усажены. Новые места, на которые они попали, оказались гораздо ближе к господскому столу.
Честно говоря, я мало что понял в этих перемещениях. Как ни удивительно, но даже они знали в них толк гораздо больше моего, потому что тут же приосанились, горделиво выпрямились и время от времени с благодарностью косились в мою сторону.
Мне было легче, поскольку место за своим столом указал Висковатый, посадив ошуюю, то бишь по левую руку от себя. Справа уселась родня, начиная с его матери – старой, но довольно-таки шустрой старушки лет семидесяти. Помимо них за нашим столом сидели священник, дьякон, еще парочка в черных рясах и пяток совсем незнакомых мне людей.
После благодарственной молитвы все уселись трапезничать. Ели неспешно, соблюдая относительную тишину. Я преимущественно налегал на мясные блюда. Сказать по правде, такое изобилие мне раньше не встречалось.