Перстень для Гелены. Рассказы о любви
Шрифт:
— Пожалуйста. Подобные услуги мы не оказываем.
При свете болотного огня, испускаемого кораблем, Юрген во все глаза уставился на гостя. Вернее, гостью.
Была она внешности самой заурядной; пожалуй, в дни своей славы господин Гессе не удостоил бы такую взглядом. Лицо плоское, нос длинный, глаза темные, волосы черные и жесткие, спереди взбиты надо лбом, сзади собраны в косу. И тело как стиральная доска, запрятанная в глянцевый черный мешок.
— Тебя как зовут?
— Четвертая.
— Человеческое имя у тебя есть? Данное при крещении?
— Нам
Юрген перевел дыхание. Хоть фамилии совпадают, на том спасибо. Хотя, какое ему дело до фамилии, вытащила бы только!
— Ну так что, Жанна ван Страатен, давай отсюда уматывать?
— Подобные услуги мы не оказываем. Так будете передавать корреспонденцию?
— Погоди, — Юрген уселся, насколько вышло, удобнее, мрачно громыхнул кандалами. — А как же насчет мыса Бурь? И одного старого сквернавца и богохульника, поклявшегося не спать и не помирать, пока не обогнет этот мыс? И, черт меня дери! Впервые слышу, чтобы Летучий Голландец развозил почту!
— Существуют три версии данной легенды, — сообщила девица, глядя себе в ладонь. — Если вам интересно.
— Клянусь небесами голубыми и черными!
«Да чтоб ты сдохла, — подумал про себя Юрген. — Меньше часа до полуночи, после третьих петухов призраки тают, а ты разводишь… турусы на колесах. Связать бы тебя! Да поди ж пойми, как управлять бесовской лоханью»…
— Начальную версию вы сами изложили только что. Летучий Голландец лишился возможности умереть и с дьявольским упорством гонит и гонит свое судно вокруг африканских берегов. Но, пока стоит свет, мыс Бурь ему обогнуть не дано. Лицезрение Голландца, кроме того, предрекает смерть всем встречным кораблям.
— Ага. Вот только если они все погибли, то кто же об этом рассказал?
Девушка улыбнулась, став вдруг почти хорошенькой — портил ее теперь лишь гнилушечный мертвенный свет.
— Раз в семь лет Летучему Голландцу и его экипажу дозволяется сходить на берег. Ровно на сутки, с полуночи до полуночи. И если он найдет женщину, которая сохранит ему верность последующие семь лет, то проклятие спадет.
Тут она почему-то покраснела.
— Ну, и последнее. Время от времени, подплывая к встречному судну, с борта Летучего Голландца перебрасывают мешок с письмами с просьбой доставить его на берег. Тех, кто из страха и суеверия швыряет мешок в воду, ждет гибель; для тех же, кто соглашается — плавание проходит благоприятно и при попутном ветре. Правда, по факту выходит, что все адресаты давно мертвы…
Жанна засмотрелась поверх палубных надстроек, сквозь тюремные стены, и Юргену отчего-то стало ее жаль. Хотя прежде всего стоило жалеть себя.
— И ты такой вот почтальон?
Четвертая вскинула голову:
— Да, я почтальон. Мы передаем вести родным от тех, кто оказался на самом краю, кому грозит гибель. Мой корабль настроен на таких, и мы всегда оказываемся в нужное время в нужном месте, чтобы забрать последнее письмо, или посылку, или что-нибудь еще, что они пожелают передать. А плата соразмерна поручению. Что в этом плохого?
— Да ничего.
Юрген вздохнул.
Опять стало тихо-тихо, только где-то далеко внизу выла собака. Если воет, голову опустив к земле — значит, на покойника, если задрала вверх — к пожару. А у Гессе с утра сразу и то, и другое. Ну, бедный песик, хоть ты разорвись…
Похоже, Жанна заметила его улыбку.
— А вы… за что вы сюда попали?
— Угораздило брякнуть спьяну, что Земля круглая.
— А она что, квадратная?
— Ты… это умникам из магистрата скажи. И святошам. Хотя лучше не надо, — Гессе яростно почесал сгиб локтя. — Чревато. Хочешь, я расскажу тебе еще одну легенду?
Жанна кивнула.
— Однажды я встретил гадалку в портовом кабаке, лет сто назад, — усмехнулся, видя расширившиеся глаза собеседницы, — ну, может быть, десять. Время в тюрьме идет вовсе не так, как на воле. Так вот, это была совершенно мерзостная старуха. И воняло от нее похуже, чем вот сейчас от меня… или твоего коры… судна. Гнилой рыбой и еще чем-то отвратительным, может быть, старостью. И ее все гнали от своих столов и засыпали оскорблениями. А я заглянул ей в глаза… и угостил вином. Не самым лучшим, конечно, но в том кабаке лучшего-то и не было.
Юрген с сожалением вспомнил о той бутылке, которую пришлось пожертвовать тюремщику. Поросятина, хрен с ней, жесткая, а вот выпить бы сейчас не помешало. Интересно, ему позволено последнее желание, или отделались прощальным ужином?
Девушка слушала, затаив дыхание, что узника несколько взбодрило.
— В общем, старуха мне рассказала одну легенду. Когда тебя должны казнить, когда наступает самый край, когда спасения уже нет, нужно нарисовать на полу тюремной камеры лодку, корабль. Тогда он обратится в настоящий и увезет тебя к свободе. Для него не препятствие ни стены, ни цепи, ни стражники. Главное, успеть до полуночи… Я думал, она мне солгала. Посмеялся и забыл. А сегодня вспомнил.
— Тебя… вас должны казнить?
— На рассвете. Отличная приправа к воскресенью. Я бы предложил вам глянуть в окно, чтобы увидеть помост с дровами… Но оно слишком высоко. А на плечах я вас не удержу… сейчас.
Юрген замолчал. Жанна подошла и села рядом. Пахло от нее не затхлой водой и плесенью, а цветами.
— Я не могу, — с безнадежностью в голосе проговорила она. — Существуют правила…
— И исключения из них. Вот что! — осененный мыслью, он ухмыльнулся во весь рот, притянув Жанну за плечи. — Пересылают же свежую малину к королевскому столу… Живую рыбу… и даже лошадей. Давай пошлем по почте меня!
Гостья икнула. Глаза у нее сделались совсем круглыми — как у совы, что жила на стропилах и всю прошлую ночь громким уханьем мешала Юргену спать.
— А об оплате потом договоримся. За мной не пропадет! Хочешь, векселем, а хочешь, этими… тронными деньгами, — он сжал в руке ее теплые, податливые пальцы.
— Но адресат!
— А где живешь ты? Вот и пошлем туда. Давай договор, — напирал Гессе деловито, пока Четвертая не передумала. — Подписывать кровью?
— Не-а, — она, словно сонная, повертела головой. — Введу в корабельный компьютер.