Перстень Иуды
Шрифт:
– Ну, разве что действительно на минутку…
– Никак не дольше, Танечка! – успокоил он.
Извозчик, как всегда, ждал брюнета у выхода, и это поразило не избалованную красивой жизнью Татьяну. Был прекрасный вечер конца апреля – в меру прохладный, но мягкий и ласковый. Алкоголь сделал свое дело: Татьяне было жарко и весело, она крепко держала своего спутника под руку и не возражала, когда в пролетке Карл Иванович погладил ей колени и поцеловал в шею.
Он жил недалеко: на Малой Садовой, в небольшом двухэтажном доме с фасадом из красного, начинающего выкрашиваться кирпича. Отперев высокую дверь с облупившейся и торчащей «шубой» краской, он пропустил спутницу в темный подъезд и подтолкнул к ведущей наверх лестнице. Татьяна слегка
– Это вы, Карл Иванович? – раздался откуда-то сбоку дребезжащий старушечий голос.
– Да, да, Матрена Поликарповна. Извините, припозднился…
Петр Дорохов был травленым волком и старательно путал следы: постоянно менял внешность, избегал случайных знакомств, внезапно исчезал и месяцами не появлялся в любимых ресторанах, регулярно переезжал с квартиры на квартиру, причем был очень любезен с соседями и хозяевами. Вот уже третий месяц он снимал жилье у «осколка прежнего режима» – чудом уцелевшей после неоднократных чисток «бывших» шестидесятилетней вдовы инспектора сыскной полиции, которая не только ухитрилась избежать репрессий, но и сохранила за собой просторную квартиру в самом центре Ростова, с индивидуальным туалетом и крошечной душевой. Она охотно сдала отдельную комнату щедрому постояльцу, который, кроме высокой квартплаты, вызвался покупать ей продукты и медикаменты, стоящие на черном рынке бешеных денег. В первый же день, за вечерним чаем, вдова как-то посетовала на вольницу бандитов, которым ее покойный супруг давал бескомпромиссный укорот, Петр вначале оторопел, а потом рассмеялся причудливым зигзагам судьбы. С тех пор налетчик и вдова полицейского жили душа в душу.
На цыпочках пара прокралась в логово «Карла Ивановича». Неказистая комнатка была заставлена дорогими статуэтками из бронзы и фарфора, на стенах висели подлинники картин, а на столе из полированного ореха стоял шикарный, сверкающий хромом граммофон.
– Ой, как же мы будем слушать музыку? – будто опомнившись, спросила вдруг Татьяна. – Ночь, все уже спят…
– Правильно, моя умница! – одобрил «Карл Иванович». – Действительно, соседей побудим… Лучше тоже ляжем спать, а утром будет видно…
– Как «спать»? – встрепенулась поздняя гостья. – Нет, спать я домой пойду!
Она было повернулась к двери, но кавалер с силой взял ее под руку и увлек к пышной кровати.
– После ресторана дома не спят, моя милая, – назидательно сказал он и осторожно, но твердо посадил ее на высокую перину. – Как желаешь: самой раздеться или с моей помощью?
Татьяна посмотрела на галантного, но непреклонного кавалера, который был вовсе не расположен к шуткам, и вздохнула. Она провела с ним веселый вечер, вкусно ела и сладко пила, смеялась его шуткам – и вот, поздней ночью сидит на кровати у него в комнате. Сделать то, что от нее требовалось, было гораздо проще, чем идти по другому пути. Тем более, что жесткая складка губ «Карла Ивановича», стальной блеск его глаз, резкие черты лица и шрам на левой щеке подсказывали, что «другой путь» будет связан с осложнениями, а завершится все равно в этой же постели.
– Вы и финансы захватываете с таким напором? – спросила она и расстегнула верхнюю пуговицу платья.
– Ты даже не представляешь, насколько ты права, – усмехнулся Дорохов, опрокидывая ее на мягкую, податливую перину…
Разморенная коньяком и сексом, Татьяна быстро заснула, а к Петру сон не шел. Он лежал в полной темноте с широко раскрытыми глазами и смотрел в потолок. Какое-то непонятное тревожное чувство не покидало его уже пару часов.
«Как это батя говаривал: если на душе муторно, подумай, что сделал не так. Душа, она подскажет», – вспомнил Петр наставления родителя. После налета на Гофмана он нанял извозчика и съездил на Нижне-Гниловскую. Подарил матери бриллиантовый гарнитур – кольцо и сережки, несколько дорогих цацек отдал маленькой Светке на будущее приданое, отцу вручил пачку денег. Он думал, родители обрадуются, но вышло наоборот: их напугали и щедрые подарки, и
– Это откуда же? – поиграл желваками отец. – Ты к Кольке даже на порог не взошел…
«А то я бы у него сильно разбогател», – подумал Петр.
– Неужто Милка не брехала, что в городе деньги сами в руки идут? – попыталась найти «правдоподобное» объяснение мать, но отец зыркнул так, что она осеклась.
Тему про Милку Седой развивать не стал. Он прожил с ней шесть месяцев, она познакомила с несколькими фартовыми пацанами, и они некоторое время «работали» вместе. Потом Милку зарезали в игорном притоне Карабаса в Нахаловке, фартовых постреляли на очередном налете, а сам Седой во всех драках и переделках выходил сухим из воды. Или почти сухим…
После налета на Гофмана Софке дали пять лет за содействие бандитам, а он стал «работать» в одиночку или привлекал случайных огольцов по примеру приснопамятного Гнома. Он красился – то в брюнета, то в рыжего, то в шатена, отпускал и сбривал усы и бороду, пользовался париками и гримом. Обзавелся связями среди гиен и шакалов, окружающих волчий воровской мир: барыг, перекупщиков, фармазонов. Регулярно менял документы. Сейчас он был Карлом Ивановичем Мольтке, а скоро станет Василием Васильевичем Бурмистровым. Все бумаги настоящие, умело измененные Кащеем – бывшим фальшивомонетчиком, переключившимся на более безопасные «липовые» ксивы.
Впрочем, многие меры предосторожности Седой все же не соблюдал.
Тратить деньги с оглядкой, не привлекая внимания, он просто не мог: вся его натура протестовала против этого! Для чего рисковать собственной шкурой, если маскироваться под скромного советского служащего или бедного казака-земледельца?! Он любил жить на широкую ногу: нарядно «прикинуться», от души отдохнуть в дорогом ресторане, «склеить» клевую шмару. И еще одно настоятельное предостережение игнорировал фартовый налетчик: он продолжал носить свой приметный перстень, с которым вообще никогда не расставался… Конечно, лев с черным камнем в пасти так же заметен, как белые волосы, но зато он дает спокойствие, уверенность, да и фарт тоже приносит! Всего несколько легких ранений за столько лет, а десятки деловых убиты при налетах или расшлепаны в подвалах Чека… Недаром, когда попали в засаду и пули свистели вокруг, настигая подельников одного за другим, он остался невредимым, да еще сумел унести ноги. Просто так подобного везения не бывает!
Вдруг Петр понял, чем вызвана его неожиданная тревога. Татьяна проявила странный интерес к перстню, внимательно разглядывала его, а потом у нее испортилось настроение и она даже пыталась уйти домой… Может, она узнала старинную вещицу? Да нет! Ни видеть львиную морду, ни слышать о ней она просто не могла!
Седой вытянул вверх левую руку с растопыренными пальцами и готов был поклясться, что в темноте рыкающая морда осветилась багровым светом и на миг увеличилась почти до размера настоящей львиной головы. Но это мимолетное видение его ничуть не испугало – напротив, подтвердило мощь стоящей за ним силы.
Он повернулся на бок и почти мгновенно уснул.
Утром, убегая домой, она лицом к лицу столкнулась с Матреной Поликарповной. Благообразная старушка с морщинистым лицом поджала губы и осуждающе осмотрела Татьяну с ног до головы.
«Дожили! Барышни сами к мужчинам ночевать ходят!» – читалось в этом взгляде.
– Здрассьте! – пискнула она и прошмыгнула мимо, от стыда чуть не провалившись сквозь землю.
Но что делать – жизнь есть жизнь! Татьяна не ладила с женщинами, потому что те ей завидовали и строили всякие козни. Зато ее чары безотказно действовали на всех мужчин в возрасте от восемнадцати до шестидесяти. Стоило ей опустить головку вниз, стрельнуть синими глазками из-под тонкой ниточки бровей, надуть пухлые розовые губки, и все! Из любого дядьки можно было лепить все что угодно, как из куска мягкой глины. А угодно ей было слепить своего будущего мужа.