Перстень с печаткой
Шрифт:
Шалго поковырял в ухе, полуприкрыл тяжелые веки, а затем, сунув руку в карман, вытащил из него целлофановый кулек.
— Хочешь конфетку, Генрих? — поднявшись и опершись рукой о стол, с милой улыбкой спросил он.
Наступила томительная тишина.
— Или ты больше уже не любишь леденцы? — продолжал спокойно толстяк. — А жаль. Потому что леденцы, мой дорогой, не только полезны, но и приятно освежают рот. Между прочим, советую оставить руки на коленях и сидеть не двигаясь, потому что преимущество на моей стороне. Видишь? — Он показал
На лбу Шликкена проступили мелкие капельки пота, а кадык заходил вверх-вниз. Шликкен понимал, что притворяться дальше бессмысленно; он тоже узнал Шалго.
— Чего ты хочешь от меня, Оскар? — спросил Шликкен, и Шалго уловил в его хриплом голосе страх.
— Пока еще не знаю, — сказал мечтательно Шалго. — Девятнадцать лет готовился я к этой встрече. Однажды в Рио-де-Жанейро проклятая стенокардия чуть было не доконала меня. Так я, хоть всегда был неверующим, стал молиться пресвятой деве, просить ее, чтоб она подарила мне жизнь. Я тогда так сказал ей: «Пресвятая матерь божия, выслушай нижайшую просьбу верного раба твоего. Жалкий Оскар Шалго с улицы Карпфенштейн молит тебя о милосердии. Дай ему дожить до того часа, когда он выполнит свой обет — уничтожит проклятого фашистского убийцу, ничтожную гниду Генриха фон Шликкена!» Пресвятая богородица услышала мою молитву, и вот, видишь, мы встретились с тобой. Конечно, за эти годы ты, как и многие другие фашистские убийцы, здорово изменил свою внешность. Так что я и не удивляюсь, что ни Кальман, ни Калди не узнали тебя.
— Оскар, пощади меня! — прошептал бывший гестаповец. — Мы ведь теперь с тобой союзники, боремся за общее дело. Забудь, что было между нами; мы должны помнить лишь о том, что у нас одна идея, одна цель.
— Об этом я помню, мой милый: об идее и цели! Но помню также и о том, что ты самый заурядный убийца! И ты не можешь быть моим союзником! А если бы я вступил с тобой в союз, архангел божий надрал бы мне уши!
— Если ты убьешь меня сейчас, тебе тоже конец! — сказал Шликкен. — Подумай об этом.
— Когда я выдам тебя и тебя расстреляют, я смогу спать спокойно. Ты и понятия не имеешь, как я тебя ненавижу! Скажи, тебе дорога жизнь?
— Жизнь для меня — все! — с надеждой в голосе вскричал фашист. — За нее я что хочешь отдам. Только отпусти.
— Почему ты убил Калди? — перебил «его Шалго.
— Не я убил его.
— Не дури, Генрих. Так мы никогда не договоримся. Учти, будешь юлить — я не убью тебя, но уж непременно выдам коммунистам. А этого я не пожелал бы даже тебе. Так что советую говорить правду.
— Тогда отпустишь меня?
— Не торгуйся! Отвечай, а там посмотрим. Все дело в том, насколько ты можешь оказаться мне полезен. Итак, почему ты убил Калди?
— Разреши мне закурить.
— Пока не разрешаю. Отвечай!
— Я хотел завербовать его, а он отказался. Грозился донести на меня. У меня не было другого выхода.
— А для чего ты хотел его завербовать? Ты же не получал на это приказа от
— Нет, у меня был приказ.
— От кого?
— От Гелена.
Шалго кивнул.
— Я знал, что ты работаешь и на геленовскую разведку. Похоже на таких простаков, как Шавош и его начальники, что они поверили тебе.
— Я прежде всего немец, — заявил Шликкен.
— А почему ты не завербовал Борши? Ты же за этим приехал в Будапешт?
— Да, но затем операцию отменили.
— Ты добыл документацию ВН—00—7?
— Добыл.
— Где она?
— Пока еще у меня, в гостинице.
— Вот видишь, ты можешь разумно говорить, — сказал Шалго. — А где магнитофонные пленки, компрометирующие Борши?
— Тоже в гостинице.
— Сколько агентов у тебя в Венгрии?
— Не особенно много.
— Сколько?
— Четыре.
— Имеет смысл перевербовать их?
— Думаю, что да. Материал — первый сорт.
— А скажи, на какой основе ты завербовал в сорок четвертом Даницкого?
— Он был французским агентом. Я получил о нем сведения из Виши.
— Он и сейчас работает на вас?
— Насколько мне известно, он работает на французов. А я, когда он провалился в пятьдесят шестом, отказался от его услуг.
— Чем ты убил Калди?
— Ботулином. Ну, теперь ты меня отпустишь? Ты не пожалеешь об этом, Оскар!
— Не очень охотно. Но я еще обдумываю этот вопрос. Дело в том, что я не умею убивать так хладнокровно, как убивали вы. Вот вы по этой части мастера! А ты, Генрих, здорово изменил свою внешность.
— Специально я ее не менял. Со временем само собой получилось: выпали волосы, я разжирел. — Шликкен уже больше не боялся, что Шалго убьет его: он так просто разговаривал с ним, как девятнадцать лет назад. И Шликкен воспрянул духом. — Оскар, разреши мне закурить, — попросил он.
— Пока еще нет, Генрих, имей терпение. Ты здорово изменился. Клянусь, я узнал тебя только по твоему перстню.
Шликкен невольно взглянул на свой перстень с печаткой.
— Как ты разыскал меня?
— Я заключил сделку с Игнацем Шавошем. И они элементарно продали тебя. В обмен они получили от меня кое-что другое…
— Это неправда! — усомнился Шликкен.
— Все, что я говорю, правда. А впрочем, ты и сам можешь в этом убедиться: Шавош тоже в Будапеште.
— Мог бы я поговорить с ним?
— Думаю, что этому ничего не помешает.
— Фантастично! — воскликнул Шликкен. — Если они так поступили со мной, клянусь, дальше и жить нет смысла.
— Я точно такого же мнения. Это уже самая заурядная рыботорговля, Генрих. Где золотой век классической разведки?! Мир омерзителен. Пора уходить на пенсию.
Отворилась дверь. Шликкен обернулся.
Вошли полковник Кара, майор Домбаи, Кальман, капитан Чете. Чете тотчас же встал за спиной Шликкена.
Шалго обратился к Каре:
— Докладываю, что по вашему приказу я нашел Генриха фон Шликкена, бывшего майора гестапо.