Перстень с печаткой
Шрифт:
— Напали на мой след. Хорошо еще, что мне удалось уйти.
— Значит, я в опасности? — Даницкий вскочил со стула и уставился на незнакомца.
— Не надо нервничать! Сядьте, — успокоил его Кальман.
Инженер с опаской огляделся.
— Сударь, — почти умоляюще начал он, — прошу вас, оставьте меня в покое. Я уже больше не могу — нервы… Это просто ужасно, я сойду с ума. Ну почему вы решили исковеркать мне жизнь? Ведь вы же обещали еще в прошлом году оставить меня в покое!
Кальман безучастно посмотрел на инженера. Ему ни чуточку не было жаль
— Мы знаем, Даницкий, что нервы у вас сдали, — сказал он. — Для того я и прибыл сюда. Забираю дела от вас в свои руки. — Не зная конкретного задания, полученного инженером, он умышленно подбирал расплывчатые выражения.
— В том числе и радиоаппаратуру? — с надеждой подхватил Даницкий.
— Нет, пока еще нет. Но можете упаковать ее и спрятать подальше. Как только представится возможность, я заберу у вас и радиопередатчик. А пока введите меня в курс связей.
Даницкий облегченно вздохнул, словно сбросив с плеч непосильную ношу.
— У меня их две, — сказал он. — Доктор и Балаж Пете.
— Пете в безопасности?
— Мне кажется — да.
— А Доктора где я найду?
Даницкий, словно школяр, хорошо вызубривший урок, отбарабанил:
— Доктор Чаба Сендре, улица Аттилы, семьдесят четыре. Пароль: «Меня прислал профессор Добош га рентгеновскими снимками». Отзыв: «Я получу их только вечером в семь часов». — «Сколько на ваших часах, господин доктор?» На этот вопрос Доктор должен назвать точное время, а вы — сверить его со своими и сказать: «Не знаю, что произошло с моими часами: отстают за сутки на пять минут». Это все.
Кальман записал сообщение Даницкого, затем сказал:
— Все в порядке, Даницкий. И еще один вопрос. Скажите, вы не помните некоего Пала Шубу?
Даницкий посмотрел в потолок и несколько раз повторил вслух:
— Шуба… Шуба… Знакомое имя…
— В сорок четвертом по заданию Шликкена вас подсаживали к нему в камеру, — сказал Кальман.
— А-а, теперь припоминаю! — оживился Даницкий. — Точно. Шуба. Молодой человек. Тогда ему было лет двадцать пять. Я должен был разыграть перед ним арестованного коммуниста.
У Кальмана от волнения даже в животе закололо. Он сел, закурил и сделал несколько частых затяжек.
— Дело в том, Даницкий, — начал Кальман, — что Пал Шуба — ныне армейский офицер в высоком ранге, мне предстоит его вербовать. Для этого, разумеется, мне нужно знать о нем все!
— Да, но ведь тот тип на самом деле был никакой не Шуба. У него были фальшивые документы.
— Знаю, — сказал Кальман. — Но сейчас меня интересует другое: зачем Шликкену понадобилась тогда эта провокация?
— Как мне объяснил Шликкен, он просто хотел убедиться в надежности этого самого Шубы. Майор подозревал, что Шуба — английский агент, внедренный в гестапо.
— Понимаю, — кивнул Кальман. — Ну, а как же с тем сообщением, которое вы передали Шубе? Кто его придумал: Шликкен или вы?
Даницкий закурил и с улыбкой начал свой рассказ. Кальману показалось, будто кто-то, подкравшись сзади, ударил его чем-то тяжелым по голове. Все перед ним закружилось, у него засосало под ложечкой, и он уже пожалел, что не послушался совета Шалго. И зачем ему нужно было затевать этот частный сыск? Вот теперь ему известна вся предыстория предательства, а что он может сделать?
— Послушайте, Даницкий, будет лучше, если вы никогда даже не заикнетесь об этой провокации. Поняли меня? Никогда! Даже если случится так, что вы провалитесь. Потому что за одно это вас обязательно повесят. А будете молчать — никому не удастся доказать, что когда-то вы были еще и провокатором. — Кальман задумался, затем убежденно добавил: — Коммунисты, Даницкий, прощают многое. Но предательство — никогда!
Кальман знал, что за ним слежки нет, потому что разведчиков наблюдения «увел» с собой Даницкий. Так что они с Илоной могли немного позже преспокойно выйти из квартиры Шари Чомы.
Еще издали Кальман заметил, что возле виллы Калди стоит много легковых машин, но не придал этому значения и продолжал свой путь. Правда, на какое-то мгновение у него мелькнула в голове мысль: уж не случилось ли чего? Но он тут же нашел объяснение: наверно, Форбаты снова затеяли какую-нибудь встречу служителей искусства. Подойдя поближе, он заметил у ворот виллы двух незнакомых мужчин. Вероятно, прохожие, случайно встретившиеся и остановившиеся поболтать, отметил он про себя и уже хотел пройти мимо, когда один из них преградил ему путь и спросил:
— Вы куда?
Кальман остановился, удивленно посмотрел на незнакомца и, в свою очередь, спросил:
— А вам что за дело?
— Полиция, — пояснил незнакомец и показал удостоверение.
— Иду к своей невесте.
— Предъявите, пожалуйста, документы.
Кальман протянул паспорт.
Полицейский офицер взглянул на фотографию, просмотрел все записи и затем сказал:
— Товарищ Борши, я должен доставить вас в отделение. Прошу следовать с нами. — Он сделал знак одному из водителей. В первое мгновение Кальман подумал о бегстве, но тут же отбросил эту мысль. Куда бежать, да и зачем? Теперь все это уже не имело никакого смысла. Он стоял молча, не испытывая никакого желания протестовать. Но тут в голове его мелькнула мысль о Юдит.
— Вы разрешите мне хотя бы проститься с невестой?
— Нет, — сказал коротко полицейский офицер. Он показал на машину. — Пройдемте.
Уже на мосту Маргит Кальман неуверенно спросил:
— По чьему приказу я арестован?
— По приказу полковника Кары, — последовал ответ.
11
Домбаи остановился на пороге профессорского кабинета. Калди сидел в кресле и, казалось, дремал. Голова его была опущена на грудь, лицо исказила гримаса смерти, длинные руки свисали чуть не до самого ковра, а кисти были сжаты в кулаки. Явившийся вслед за Домбаи майор Явор со своей группой криминалистов и фотографом ожидал разрешения приступить к работе. Из соседней комнаты доносились рыдания госпожи Форбат и негромкий голос успокаивавшей ее Юдит.