Перстень вьюги(Приключенческая повесть)
Шрифт:
Он был у самой воды, когда до него долетел чей-то возглас:
— Корабль!
Бубякин обернулся. К берегу на всех парах шел спасатель. Василий видел его голубой флаг.
— Наши! — закричал он во всю силу легких. — Держись, братва!
И рухнул на камни, скошенный пулей.
ПУЛКОВСКИЙ МЕРИДИАН
Было что-то неправдоподобное,
Матрос Бубякин долго следил за двумя фигурками в маскировочных халатах, то выныривающими из густой клубящейся мглы, то вновь пропадающими в снежной круговерти, потом зло ударил себя кулаком по лбу, повернулся и вошел в землянку. Его обдало тяжелым теплом, знакомыми запахами махорки, несвежих портянок и горелой картошки. Снайперы спали. Сняв полушубок, Бубякин шумно вздохнул, выругался и улегся на жесткие нары. Он лежал в каком-то оцепенении и все думал о тех двоих, что ушли в ночную белесую муть. Да, он пытался их отговорить. Но она сощурилась этак презрительно и сказала:
— У тебя, Бубякин, сердце как сейсмограф. «Чует мое сердце»… — передразнила она. — Была у нас в поселке бабка Маланья. Тоже наподобие тебя пророчествовала. — И добавила резко — Прекратить разговоры! Пойдет Дягилев. Пора испытать его на деле.
И они ушли. Ушли к подбитому немецкому танку на ничейной полосе, будут сидеть до утра, а возможно, день, два, пока не покажется противник. Опытный снайпер в подбитый танк не полезет. Но у Наташи Черемных своя теория: «Эта истина известна и фашисту. Пусть думает, что мы не полезем. А мы все-таки полезем…» Правда, ей не раз удавалось обвести вокруг пальца вражеских снайперов. Слава о Наташе Черемных шла по всему фронту, о ней писали в газетах, в Ленинграде на стенах домов были наклеены листовки с ее портретами. Ее имя упоминалось наряду с именами прославленных снайперов Смолячкова и Петра Лабутина.
Бубякин был жестоко и ревниво влюблен в свою начальницу лейтенанта Черемных. Но это чувство он бдительно оберегал от постороннего глаза, и никто ни о чем не догадывался. Даже сама Черемных. С некоторых пор сделалось потребностью вспоминать, когда впервые услышал о ней, как они встретились, искать многозначительность в обыкновенных ее словах. Пока живешь, кажется, что так и нужно и никакой системы в этом нет. Но стоит оглянуться на прошлое — и невольно оно приобретает некую стройность. Будто и не могло случиться по-другому.
События в бухте Синимяэд казались Бубякину далеким сном. Как будто и не с ним все происходило. А ведь с тех пор не прошло и полугода. Был госпиталь в Таллине. Был госпиталь в Ленинграде. Одна пуля застряла возле шейного позвонка — ее извлекли. А потом вытаскивали осколки отовсюду. И хотя Бубякин чувствовал себя выздоровевшим, из госпиталя не выписывали. Это был общий госпиталь в Ленинграде, на улице Льва Толстого. Тут оказалось свободное место. Знакомых моряков Василий не
После долгих колебаний Василий вскрыл конверт. Катя писала Кешке: «Я вышла замуж за известного тебе Павла Неганова. Прошу больше не писать мне». Письмецо выпало из рук Василия. Он не находил себе места от возмущения. И хотя знал, что Катя не любила Кешку, ее поступок казался ему вероломством, почти предательством. Они тут проливают кровь за Родину, а Катя устраивает свои любовные дела…
Он хорошо знал этого Неганова, прыщеватого худосочного парня, которого-то и на военную службу не взяли из-за плоскостопия. Что она нашла в нем?
Бубякин невыносимо страдал, и это были душевные страдания. Он надоел врачам и начальнику госпиталя, требуя отправки на фронт. На любой — морской или сухопутный, — не все ли равно, где бить врага?
Обстановка сложилась так, что осенью его срочно выписали и направили на лидер «Ленинград». Но и тут ему не повезло.
Он хорошо запомнил тот день. Холодный дождь хлестал по лицу. Василий с изумлением наблюдал, как матросы торопливо сбегают по трапу и покидают корабль.
— Братишки, куда вы? — крикнул Василий.
Но ему не отвечали. Наконец кто-то объяснил: большая часть личного состава лидера уходит на сухопутье, чтобы влиться в бригады морской пехоты. Со стороны Стрельни, Урицкого, Петергофа доносился орудийный гул. Там был враг. Он был повсюду — от Финского залива до Ладожского озера.
Бубякин поднялся на палубу лидера и робко подошел к старшине второй статьи, который, болезненно сощурив глаза, следил за тем, как его товарищи в полном боевом снаряжении покидают корабль.
Тучи опустились низко-низко, почти цеплялись за мачты. Каменные дома, затянутые сеткой дождя, выстроились вдоль набережной. Вдалеке из тумана неясно проступал шпиль Петропавловской крепости.
— А мне куда? — спросил Василий у старшины.
Мельком взглянув на документы, старшина сказал:
— Раз тебя направили к нам, будешь здесь! Значит, Василий Бубякин? Очень приятно. Будем знакомы: я тоже Василий. Василий Кузнецов. А этот парень — Мамед Рашидов. Будем считать, что мы и есть главная ударная сила лидера. Лучшие ребята ушли…
Он махнул рукой и замолчал. Круглолицый черноглазый Мамед понравился Бубякину.
— Когда война, — всюду можно воевать, — сказал он весело. — Зачем огорчаться?
Да, на лидере Бубякин крепко сдружился с этими двоими. Оба были из Баку и охотно рассказывали об удивительном городе, о голубом Каспии, о дворце Ширваншахов. Как выяснилось, они все трое дрались за Таллин, потом за Ораниенбаум. Было что вспомнить.
Но вскоре и Мамеда отправили на сухопутный фронт.
— Я тоже просился, а капитан-лейтенант Нефедов не пускает, — с плохо скрытым раздражением сказал Кузнецов.
— Правильно решил капитан-лейтенант, — отозвался Мамед. — Я уйду, ты уйдешь. Кто останется? Вы с Бубякиным нам помогать будете.