Перстни
Шрифт:
И матросы бежали к пожару. Они вручную отводили от гигантского костра лайбы и баржи, взбирались на крыши, скидывая летающие головни, тушили занявшуюся таможню. Но никому не приходило в голову, что сейчас для многих из них здесь начинался уже страдный, путь по степям Донбасса, по волжским плесам, по сибирским лесам. В этот жаркий от солнца и пламени день призрак зимы, когда каждая щепка, способная к горению, будет расцениваться так же, как равнообъемный кусок хлеба, не мог еще показать стылое свое и мертвое лицо, - и матросы, спасая то, что можно было спасти, не знали еще, что многие из них скоро отдадут свою жизнь где-нибудь далеко, в Донбассе или в Сибири, в долгих и отчаянных боях за уголь для кронштадтских кораблей, которые будут вынуждены делиться его скудными запасами с береговыми кочегарками, чье топливо сгорало сейчас на островке Лесной биржи.
Высокий штабель бревен, обнажившийся на момент в капризном метании дыма, вдруг рухнул - частью в воду, частью на стенку. Шипящий столб искр взлетел фейерверком, и на тяжелый удар обвала берег разом отозвался гулом человеческих голосов. Солдат рядом смачно обматерился.
– Ах, здорово, черт его дери!
– восхищенно крякнул Юрий и тотчас пожалел об этом. Золотушный солдат повернул к нему голову и осмотрел его с головы до ног.
– Народное достояние, а вы радуетесь. Нашли смешки.
– Да я и не радуюсь, откуда вы взяли?
– поспешно ответил Шалавин, ощущая привычную неуютность, - Стою и смотрю.
– Вижу, что стоите и смотрите. Тителек беленький боитесь запачкать?
Солдат вдруг обозлил Шалавина.
– Вы-то много помогаете, - сказал он насмешливо.
– Не семечками ли? Понатужьтесь, может, весь пожар заплюете.
Кругом засмеялись. Молодой матрос хлопнул солдата по плечу:
– Эй, скопской, поднатужься, качай, коломенская!
Солдат откинул его руку и обернулся к Шалавину.
– Чего делаю, то мое дело!
– закричал он вдруг, и маленькие глазки его сразу стали злыми.
– Тебе какое дело? Протопоп нашелся проповеди читать! Я, может, стою и плачу, а тебе смешки-смехунчики!
– Не его горит, вот и смешки, - сказал еще чей-то голос.
– Ему каюту не дровами топить, чего жалеть?
– нараспев поддержала женщина справа.
Юрий вспыхнул.
– Понадобится, я в этой каюте тонуть буду, - сказал он, чувствуя, что говорит совсем ненужное, - вас же защищаю...
– Подумаешь, защитник нашелся, - подхватила другая женщина привычной к перебранкам скороговоркой.
– Ручки в брючки, на лисапете приехал, что в театр, матросы за снарядами в огонь полезли, а он тут баб защищает...
Это было до того обидно, что все в Юрии закипело и слезы бессильной злобы выступили на глазах, но он смолчал: отругиваться было бесполезно. Он повернулся и молча стал протискиваться.
– Не пондравилось, видно, - хихикнула вслед бойкая.
Солдат сплюнул перед собой.
– Дворянские сынки, офицера - только погончиков не хватает... Возятся с ими флотские, и чего возятся? У нас таких еще в февральскую передавили... В белом тителе, то-оже... Раскомандовался... Да я ему покажу христа-бога и семнадцатый годочек!
– опять закричал он и стал, ругаясь, протискиваться вслед за Шалавиным.
Шалавин торопливо пробирался к оставленному велосипеду. Не хватало еще, чтобы его сперли. Тоже, подумаешь, полез помогать и бросил машину! Вот и помог, нарвался на оскорбления... "Ручки в брючки!" - вот же вредная дура! И этот демагог, кабаньи глазки... Хорошо еще, что так кончилось, могли и избить за милую душу... И черта его понесло в эту толпу, надо скорее на корабль, к "своим"... Толпа! Страшная вещь - такое сборище, да еще на пожаре...
Велосипед лежал там, где он его оставил. Правда, двое мальчишек предпочтя далекому зрелищу близкое, сидели уже около него на корточках: один звонил в звонок, другой крутил колесо, наслаждаясь быстрым мельканием спиц. Юрий сердито их отогнал и рывком поднял велосипед. Портфель, висевший на руле, сорвался и упал, раскрывшись. Шалавин неловко подобрал его, придерживая велосипед. Стружки и спички посыпались на землю. Торопясь, он сунул спички в карман и, разгибаясь, вдруг увидел в десяти шагах от себя знакомые кабаньи глазки. Они глядели на него с такой торжествующей злобой, солдат так поспешно бежал к нему, что Юрий, охваченный непонятным ужасом, весь похолодел и, вскочив на велосипед, безотчетно ринулся вперед. Ветер опять помог ему, но сразу же он услышал позади отчаянный и долгий крик:
– Держи-и!
Продолжать бегство было непоправимо глупо. Люди, стоявшие по улице вдоль откоса к гавани, уже начали оборачиваться на этот крик. Его, несомненно, задержат. Но кабаньи глазки, горевшие непонятным торжеством, были страшнее всего. Все, что угодно, только не встреча с ними. Он пригнулся к рулю и бешено завертел педалями, едва поспевая задевать зубчаткой разогнавшуюся ось.
– Держи-и!
– кричал сзади высоким и страшным голосом солдат.
Хлопнул выстрел - один, другой. Юрий увидел перед собой стену людей и врезался в нее. Чьи-то руки стянули его с седла. Он сильно ударился коленкой, но в следующий момент его подняли, и он почувствовал, что ему скручивают за спину руки. Десятки людей окружили его, чей-то наган остро уперся в спину.
– Товарищи, товарищи, постойте!
– кричал он, стараясь перекричать общий гул.
Его нагнули. Кровь прилила в голову.
– Обожди, не бей, - сказал над ним чей-то хрипловатый голос.
– Пусть подбегут, того ли словили.
Мгновенная надежда мелькнула перед ним. Сейчас все выяснится, ему дадут рассказать, все станет ясно... Это было похоже на сон.
Ему позволили выпрямиться, и тотчас между головами он увидел подбегавших людей и впереди них - золотушного солдата. Тот потерял на бегу шапку, стриженая его голова блестела на солнце, в высоко поднятой руке были зажаты в горсти стружки.
Юрий почувствовал, как у него подгибаются колени и как кровь отхлынула от сердца. Мгновенная тошнота заполнила рот сладкой слюной. Его чуть не вырвало.
Стружки! Боже мой! Стружки - сейчас, здесь... Кто поверит?..
– Кажи портфель!
– прохрипел, задыхаясь от бега, солдат, и Юрий ужаснулся, что тот сказал именно портфель, а не портфель. В этом было самое страшное, бесповоротное и окончательное.
Кто-то поднял над головами портфель. В черной, растянутой руками пасти его желтели остатки стружек.