Перстни
Шрифт:
– Вот, товарищи, стружки в портфеле и спички!
– отчаянно кричал солдат, кашляя и стараясь отдышаться.
– Спички он в карман сунул, как меня увидал... Чего это значит, товарищи? Коли не сам поджигал, так запасной?
Юрий метался взглядом по толпе. Крики улеглись, и теперь молчаливые враждебные люди смотрели на него. И ни одного - с "Петропавловска"...
– Что ж, отвечайте, гражданин, раз спрашивают, - сказал сбоку тот же хрипловатый голос, что советовал обождать, того ли словили.
– Стружки и в самом деле не к месту, зачем у вас в портфеле стружки?
Юрий снова почему-то отметил ударение, на этот раз неверное. И, как будто это имело решающее значение, он почувствовал невыразимое облегчение.
– Яй-яйца, - сказал он, слыша с отвращением, что заикается.
Тот, кто держал его руку сзади, выкрикнул грубую и полную грозного смысла шутку.
– Обожди, не трепись, - сказал спрашивающий.
– Вы с какого корабля?
Теперь Юрия несколько отпустили, и он смог повернуться к нему. Это был матрос с "Гавриила", тот, который побежал на буксир. Красивое его лицо было теперь измазано и черно, ладный бушлат прогорел на животе, левая рука была обмотана тряпкой, весь он был мокрым, и от него пахло дымом. Он посмотрел на Шалавина внимательно, будто припоминая, и закончил:
– С эсминцев вы, что ли?
– С "Петропавловска", младший штурман, - опять заикаясь, сказал Шалавин.
Матрос обернулся к толпе:
– Кто здесь с "Петропавловска", товарищи? Есть кто?
Из толпы отозвались два голоса, как на перекличке:
– Есть с "Петропавловска".
– Ходи сюда.
Матрос с "Гавриила" распоряжался деловито и властно. Двое протиснулись к нему, и Юрий с тоской увидел, что оба они незнакомые. Один со штатом кочегара на рукаве, другой в грязном рабочем без всяких признаков специальности.
– Ваш?
Оба матроса осмотрели Шалавина, как осматривают опознаваемую утерянную вещь.
– Кто его знает?
– сказал кочегар.
– Может, и наш, - всех не упомнишь.
– Чего за трибунал? Веди прямо к воде!
– закричал солдат, торопливо протискиваясь к Шалавину.
– Ты чего, матрос, раскомандовался? Гляди стружки! Чего чикаться, в самом деле!..
– Обожди, - опять властно отвел его руку матрос и снова повторил: Ваш?
Тот, кто был в грязном рабочем, вгляделся. Это был один из тысячи матросов линкора, который мог видеть Юрия на корабле только случайно - на вахте или на мостике. Видел или не видел? От этого сейчас зависела жизнь Юрия, и решал вопрос один из тех, кого в кают-компании безлично и презрительно обобщали коротким словом "команда". И что для них Юрий Шалавин? Один из тех, кого матросы, в свою очередь, обобщали безличным и презрительным словом "офицера". Видел или не видел?
Матрос молчал, и Юрий с завистью подумал, что Луковского тот не рассматривал бы с таким равнодушием, а признал бы сразу, и тут же с горечью обвинил себя, что неделю назад не послушался Луковского и отказался заниматься с матросами на выдуманных тем общеобразовательных курсах. Может быть, этот, в грязной робе, был бы его учеником, и все сейчас обошлось бы хорошо... Но вдруг он с ужасом понял, что все уже кончено, что никаких курсов для него больше не будет, что жизнь, так глупо и неверно начатая, сейчас оборвется... Сейчас опять пригнут к земле или потащат к стенке, и этот солдат с кабаньими глазками возьмет его портсигар... Впрочем, нет, берут не портсигары, а кольца... И не солдаты... Бржевский говорил: матросы снимают кольца... Кто же снимет - вот этот?
Он открыл глаза и взглянул опять на матроса, и мысль о том, что матрос этот не найдет на нем никаких колец, показалась ему такой забавной, что он усмехнулся.
– Наш, - вдруг сказал матрос облегченно, как человек, решивший трудную головоломку.
– Наш. На велосипеде все гоняет.
– И, подумав, добавил: Веселый.
– Фамилия как?
– спросил матрос с "Гавриила", и Шалавин не сразу понял, что тот обращается к нему. Он назвался:
– Где-то я вас видел, не припомню?
– спросил матрос, всматриваясь.
– На эсминцах раньше плавали?
– На барже, - почти беззвучно сказал Юрий, не веря надежде. Неужто выручит? Этот?.. "Чужой"?..
– Я на баржах не плавал, - усмехнулся матрос, и Юрий заторопился:
– Нынче... Я вам о барже со снарядами крикнул, а вы побежали... Там усатый еще был, он не пустил за вами...
– Еще о чем спроси, каланча, с кем на крестинах пили!
– опять закричал солдат и повернулся к толпе.
– Товарищи, что за шашни? Они тут снюхаются, а мы гляди? Заступа какая нашлась! Тебя бы с ним вместе к Стенке!.. Товарищи, становись за революционный закон, эх, нагана нет, не рассусоливал бы!..
– Зато у меня есть, - сказал высокий матрос жестко и вдруг закричал так, что загудевшая было вместе с солдатом толпа притихла: - Заткнись, орово господа бога и трех святителей, таких не одного сшибал! Закон!.. Да что ты о законе слыхал, ты...
И матрос закончил таким словцом, которое было как точный и злой портрет солдата. Тот смешался, а кругом засмеялись. Матрос опять повернулся к Юрию.
– Так какие же яйца, не пойму?
– спросил он опять спокойно и негромко, словно это и не он сейчас кричал и бранился.
Шалавин, путаясь и все еще заикаясь, рассказал. Кое-кто улыбнулся, остальные рассматривали его недоверчиво и неприязненно. Солдат втихомолку сбивал вокруг себя кучу сторонников. И уже не он, а кто-то другой насмешливо крикнул:
– Сказочки! Там офицера подтвердят, одна шатия!
Матрос с "Гавриила", не слушая, повернулся к кочегару с "Петропавловска".
– Беги, браток, к пожару, найди в охранной цепи кого с "Гавриила", двоих с винтовками. Скажи, комиссар зовет... Товарищи, отпустите ему руки.
Комиссар?.. Так вот какие бывают комиссары! Вот же орел-мужчина - и патруль вызвал, чтобы проводить его до корабля. Шалавин приободрился и, растирая красные пятна на кистях рук, улыбнулся, будто ничего не случилось.
– Спасибо, товарищ комиссар, что выручили. Я и не знал, кто вы, сказал он развязно.
– А это не обязательно. Не царствующий дом, - ответил тот и оглянулся.
– Расходитесь, товарищи, в Чека выяснят. Вы арестованы, военмор Шалавин.
– Есть, - сказал Юрий упавшим голосом.