Первач
Шрифт:
Он засмеялся. Заставив людей расступиться, он оказался ближе всех к албасте. Сделал еще шаг, улыбаясь, но вдруг лицо его исказила гримаса, он резко остановился. А затем быстро попятился. Улыбка исчезла с его лица.
— Теперь понял? Мы бы закидали ее камнями, но боимся ранить младенца!
— Что же делать?! — истерически завизжала женщина. — Верните мне ребенка!
— Позвольте мне, — сказал Тихон.
Все разом замолчали, обернувшись к нему.
— Видали идиота? — усмехнулся кто-то, но на него шикнули.
Тихон шагнул к распластанному на земле существу. Он действительно почувствовал
Глаза существа были закрыты. Тихон сосредоточил взгляд на ребенке. Тот был совсем голенький и лежал на груди албасты ничком, прижимаясь к волосатому телу существа. Похоже было, что младенцу нисколько не холодно. Он спал.
Глаза албасты вдруг открылись. Толпа испуганно подалась назад. Тихон переборол искушение отвести взгляд, и, после некоторого сомнения, уверенно заглянул в глаза албасты. Его вдруг пронзила боль. Не собственная — чужая. Он понял, насколько больно существу.
Да, вовсе не демон был перед ним, а странное создание, преследующее какую-то цель, не укладывающуюся в пределы человеческой логики. Но более всего казалось невероятным, что он, Тихон, готов был сострадать существу.
Возникло странное ощущение нереальности происходящего. Фигуры людей растворились в черноте и остались видны лишь ставшие тусклыми пятна факелов. А в центре круга, в котором лежала албаста с ребенком на груди, был свет, и он становился все ярче. Возникло ощущение тепла. Исчез ветер и холод. Остался один только свет. Казалось, будто тело Тихона, как и тело албасты, подвешено в пустоте. И он парит в этой пустоте, повинуясь какому-то неизвестному закону.
Более ничего вокруг. Только существо, ребенок с ним, и он — Тихон.
И свет.
Тихон более не обращал внимания на ребенка, понял уже, что тот вне опасности. Все его внимание было приковано к странному существу, что лежало перед ним. Впервые он мог видеть албасту при ярком свете и предельно отчетливо. Наверное, так мог бы выглядеть снежный человек, о котором столько талдычили уж сотню лет, но которого так никто и не видел.
Существо пошевелилось. Протянув к Тихону лапу, албаста достаточно членораздельно произнесла:
— Первач!
Это было лишь отчасти похоже на то «Пер-р-руаччь!», которое Тихон услышал в странном сне. Но это было именно то слово, каким себя назвал Алекс Эджертон.
«Откуда ты взялась?» — обратился Тихон к албасте с немым вопросом, понимая, что существо умирает на его глазах, и он ничем не может ему помочь.
Ребенок вдруг захныкал, определенно что-то предчувствуя. И тотчас албаста, словно заботливая мать, погладила его лапами, желая успокоить и обращаясь к нему со странным звуком, напоминающим журчание воды в ручье. Злотников не уверен был, что слышит этот звук ушами, скорее он проникал в его сознание напрямую.
Он сделал шаг ближе. Албаста восприняла его действия спокойно, ничем не воспротивилась. Он сделал еще шаг, затем еще, пока не приблизился на расстояние вытянутой руки. Смотря на голые ножки младенца, на его
Тихон вдруг ощутил толчки в сознании, будто существо что-то хотело сказать ему.
Вспышка света, еще более яркого, чем тот, что окружал его, заставила зажмуриться. И, раскрыв глаза, Тихон на миг, всего лишь на миг увидел странную картину. Фантастический мир раскинулся вокруг него и под его ногами, как будто на прозрачные стены и прозрачный пол спроецировали картинку. Диковинный лес расстилался под лучами ослепительного солнца. А перед лесом — океан, уходящий в бесконечность. А над океаном и лесом в невозможно синем небе плыли огромные и прекрасные кучевые облака. И где-то далеко за лесом, на линии горизонта, под облаками — странные здания, похожие на поднимающиеся ввысь пирамиды.
Взгляд Тихона, как через необычно сильное увеличительное стекло, приблизил к себе эти пирамиды, и ему показалось, что в окнах зданий он видит множество человеческих фигурок. И прежде, чем он сообразил, что видеть так далеко не свойственно человеческому взгляду, он понял, что это дети. Те самые дети, которых, как рассказывают, похищают албасты.
И, несмотря на страшную правду о том, каким жестоким для людей образом эти дети оказались здесь, что-то прекрасное ощущалось в самой основе этого мира. То, чего он никогда и нигде не мог испытывать и к чему едва-едва прикоснулся сейчас. Нежный чистый воздух? Прозрачная до удивительной глубины вода? Нет, не то… Это властвующие здесь чувства, энергия — они необыкновенны!..
Яркий свет отступил, и внезапно стало холодно. Тихон осмотрелся. Он вернулся из другой реальности и снова стоял у тела албасты, но по сравнению с облегающим плотным сиянием увиденного мира этот свет теперь казался холодным и безжизненным. Смертельно раненая албаста смотрела на него начинающими мутнеть глазами.
Тихон опустился, схватил существо за лапу:
«Что же ты хотела показать мне? Что?»
Но крик ребенка оборвал его попытки достучаться до умирающего сознания албасты. Крик требовательный, просящий внимания. Ребенок засучил ножками, побледневшую кожу его усеяли пупырышки. Он замерз и требовал помощи. Тихон подхватил малыша и прижал к себе. И в тот самый момент, когда он отнял ребенка от тела албасты, окружающий его свет погас. Будто адская чернильная пустота поглотила все вокруг.
Ребенок в его руках дергался и кричал, а Тихон его даже не видел.
«Давай сюда!» — услышал он чей-то крик.
Повернулся и направился на голос.
Было по-прежнему темно, и он не сразу понял, что вновь находится в лесу, окруженный людьми, державшими в руках факелы. Вот только факелов поначалу не было видно. Они становились яркими постепенно, пока он шел на голоса, приглушенные толщей разделявшего их пространства. Да, собственно, никуда он и не уходил. Все это был мираж, фантом, виртуальность… Но каким необыкновенным и осязаемым показался ему тот мир.