Первая формула

Вирди Р.

Впрочем, в одной из деревянных колонн там и сям торчали могучие – толщиной не меньше пальца взрослого мужчины – гвозди. Добыл я их (а если говорить прямо – украл), порыскав в куче материалов для сценических декораций, что закупил Халим. Забить гвозди в балку было далеко не просто. Вместо молотка приходилось пользоваться кирпичами, которые после нескольких ударов разваливались. Так что новые кирпичи мне требовались то и дело; на их поиски уходило немало времени.

В конце концов я оборудовал подходящее местечко в своем трюме, куда точно никто не сунул бы свой нос. Здесь

было безопасно, и хозяином здесь был я.

Я уцепился за один из гвоздей и поморщился, когда тот зашатался. Тело отчаянно сигналило, что кормили меня последнее время не очень, а вот согнувшийся гвоздь говорил об обратном. Я вскарабкался наверх по самодельной лестнице, стараясь не обращать внимания на вонзающиеся в голые пятки шляпки гвоздей. Сколько бы я ни залезал на свою площадку, привыкнуть к неизбежной боли так и не смог – твердые мозоли на ногах защищали не очень. Добравшись до площадки, я подтянулся и перекатился на спину.

Наконец можно спокойно вздохнуть. Натруженные руки и спина потихоньку расслабились. Передышка будет недолгой – тут я никаких иллюзий не питал. Завтра утром все тело снова будет ломить, как у грузового мула. И все же сейчас меня окутал покой.

Ссадины на лице жгло огнем, но я отбросил в сторону мрачные воспоминания о кулаках Махама и уставился на заключенное в аккуратную двойную раму окно под потолком. Под ним шел длинный подоконник. Мной овладело искушение подняться на ноги и ухватиться за его край.

Совсем небольшое усилие – и можно будет бросить взгляд в тот мир, что лежал за стенами трюма.

Мир, о котором я знал немногое и о котором, по мнению знакомых, вряд ли много узнаю.

Усталость взяла верх над внезапно вспыхнувшим желанием, и я перевернулся на бок. С месяц назад мне удалось разжиться парой старых мешков со всякой всячиной, что валялись у запасного выхода из театра. Постель не самая удобная – их содержимое во время беспокойного сна то и дело образовывало ямки. Горловины завязать было нечем, поэтому из мешков то и дело вылетали облачка пыли и мелких опилок. Иногда наружу вываливались обрезки волос и лоскутки ткани. Что делать – хорошей набивки для матраца у меня не имелось.

Тщательно расположив самодельные тюфяки, я устроился на ночь и вслепую зашарил руками, разыскивая лоскутное одеяло. Нащупав, натянул его на себя. Грубая материя защекотала лодыжки – как ни крути, полностью спрятаться под коротким куском ткани не удавалось. Я вновь вздохнул, смирившись с неудобствами.

Так или иначе, скромная кровать стала моим настоящим домом – домом под потолком театральной сцены. Именно здесь рождались мечты, здесь я ощущал свободу, отсюда начинал странствовать по мирам, где никто не знал о позорной тайне моего рождения. Здесь не было каст, не было людей, которым на меня плевать с высокой колокольни.

Порой защиту от враждебного мира находишь лишь в мечтах.

В кровати с меня спадали оковы, становились доступны любые легенды, мифы и приключения.

Я перевел взгляд на окно и тут же закрыл глаза, задумавшись о том, что обещает грядущий день. Возможно, удастся произвести впечатление на Халима? Вдруг проявлю

прекрасные способности лицедея и вознесусь из трюма наверх, на сцену? Я замечтался и уже начал погружаться в сон, когда резкий звук со стороны окна заставил меня вскочить на постели.

Еще звук – тонкий скрип камня по стеклу…

Кто-то стоял у окна.

9

Обещание истории

Многим детям свойственно испытывать ночные страхи. В самый глухой час твое сердце сжимают невидимые ледяные пальцы. Холод проникает в каждый уголок тела, пока ты не замерзнешь окончательно. Над тобой нависает нечто неведомое; еще шаг, и оно тобой завладеет. Страх не имеет формы, однако детское воображение быстро лепит из него жуткое чудище.

Мое тело напряглось, словно доска, и я проклял одеяло, под которым не скроешься с головой.

Шум за окном стал тише, превратившись в легкое постукивание. Тук-тук-тук. Стучали через равные промежутки вре-мени.

Наконец я понял, в чем тут дело, и страх отступил. Вскочив на ноги, нащупал рукой стену, где специально устроил маленькие выступы – так легче было залезть наверх. Подобрался к окошку и свободной рукой откинул защелку.

Рама поднялась вверх. Снаружи стояла девочка примерно моего возраста. Волосы короткие – короче, чем у меня, – и буйно вьющиеся. Девчонка просияла яркой улыбкой – словно сама луна заглянула в трюм:

– Ари…

Дар речи ко мне вернулся не сразу:

– Ниша, тебе нельзя шляться здесь по ночам!

Я посторонился, до боли в пальцах вцепившись в стену. Девочка сунула голову в окно, ухмыльнулась, и теплый отблеск далекого костра заставил бронзовую кожу ее лица приобрести красноватый оттенок. Глаза Ниши цвета кедровой коры сияли приглушенными нотками оранжевого. Она остановилась, широко раскрыв рот, словно ее что-то напугало:

– Погоди…

Я моргнул, стиснув зубы от боли в мелких мышцах кисти:

– Можно быстрее?

Если Ниша и расслышала мой жалобный писк, то виду не подала.

– Гляди, я кое-что принесла! – Она запустила руку за спину.

Меня сразу поразил запах – волна пряных ароматов. В животе тут же заурчало.

Ниша плюхнула на подоконник исходящую тонкой струйкой пара маленькую оловянную миску размером с ее кулачок. Рядом бросила смятый лист пергамента, покрытый жирными пятнами.

– Что там? – уставился я на девочку.

– Хлеб с маслом и тушеное мясо. – Она опустила уголки губ. – Знаю, что тебе не всегда удается покушать.

Я ощетинился. Понятно: Ниша хотела как лучше, однако ее замечание задело за живое. Моя жизнь была не сахар – я себя не обманывал, – однако старался извлечь из нее все что можно.

– Меня все устраивает.

Наверное, ноющий желудок заставил мой ответ прозвучать кисло.

Я осторожно поставил ногу в выемку ниже.

Ниша помолчала и склонилась вниз, едва не коснувшись моего лица кончиком носа.

– Еще горячее… – Она вздохнула и отвела глаза. – Но… если не хочешь…

– Хочу, – простонал я, прислушиваясь к желудку.