Первая леди для Президента

Соболева Ульяна

В камере было достаточно светло…да там могла быть кромешная тьма, там могло быть, как в аду или как в чертовой бездне, хоть выколи глаза, но я бы все равно его узнала. Когда любишь человека до болезненных судорог, до безумного желания умереть ради него, узнать можно даже ослепнув, даже просто по запаху.

Потому что меня пронизало радостной болью от кончиков ногтей, до самых кончиков волос через каждую мурашку на теле, через каждую дрожащую восторгом молекулу. Это ОН. Это мой Айсберг. Мой любимый палач, мой родной зверь и самый лютый монстр. И я даже еще не представляю, насколько близка к правде, и каким ужасным палачом он станет для меня сейчас…

Пошатнулась и сжала руки в кулаки. Перед глазами только

этот мощный затылок, сильная шея и разворот плеч. На Айсберге черная узкая майка, спортивная, полностью обтягивающая мускулистую спину, сужающаяся между лопатками. Спина бугрится вздутыми мышцами. Он стал крупнее и в то же время более жилистым. Ведь я помнила каждую пору на его теле. И сейчас несмотря на то, что он похудел, стал намного мощнее и сильнее.

На нем черные спортивные штаны с лампасами по бокам, они чуть приспущены на узких бедрах, и мне видна полоска кожи между майкой и резинкой штанов. Петр не оборачивается, стоит ко мне спиной. Перед ним стол, на нем бутылка с чем-то прозрачным внутри, два стакана, тарелка с соленьями, коробка с соком. Мультивитаминным. И я вспоминаю, как он любил экзотические фрукты. На нашем столе всегда и неизменно были подносы с ананасами и всякой экзотикой.

Пожалуйста, обернись…посмотри на меня. Это же я…Хотя бы один взгляд. Мне в глаза. Просто чтоб я могла отдать тебе всю свою боль и всю свою любовь.

Меня предупреждал Гройсман – никаких проявлений чувств, ничего, что могло бы скомпрометировать и дать заподозрить, что это я, что между нами нечто большее, чем отношения проститутки и клиента. И я не могу его даже позвать, потому что не знаю, как его теперь зовут и кто он…кем стал в этом жутком месте. Ни у него, ни у меня больше имен не осталось. Ничего не осталось кроме нашего общего прошлого. И я так алчно жаждала, чтобы это прошлое сейчас проснулось, и мы смотрели сквозь него друг на друга, сквозь кровавую пелену нашей общей одержимости.

– Разденься наголо, стань на колени и ползи сюда. Сними все кроме туфель.

От звука голоса по телу как ударом плети ползет ток, он жжет, он бьет точечными ударами по каждому нервному окончанию, и мне больно слышать его голос. Больно до такой степени, что мне кажется, я сейчас закричу. Но вместо этого снимаю через голову платье, чулки, нижнее белье, оставаясь только в туфлях на высокой шпильке. Телу прохладно несмотря на то, что в комнате очень тепло. Соски становятся очень твердыми от холода и от напряжения. Я медленно опускаюсь на четвереньки. К нему…с замиранием сердца, с ощущением, что вот-вот разрыдаюсь. Он знает, что это я? Ему сказали? Им показывают, кого они снимают себе на ночь, на две, на неделю. Мне сказали, что, если клиенту нравится девочка, он увеличивает оплату и может оставить ее себе на несколько дней, даже на неделю. Петр знает, кого к нему привели?

Подползла по чуть вздувшемуся линолеуму, к сильным ногам в белых кроссовках. Очень медленно подняла голову и…И ничего. ОН не смотрит вниз. Он смотрит куда-то перед собой, его челюсти сильно сжаты. Так сжаты, что кажется, желваки могут продрать смуглую кожу, поросшую все такой же аккуратной бородой с пробившейся сединой.

– Отсоси!

Командным тоном так, что по всему моему телу расходится волна адского жара, и несмотря на все, что происходит, начинает тянуть низ живота и так унизительно привычно наливаться грудь, набухать складочки между ног и самый кончик клитора. Я наполняюсь возбуждением…потому что передо мной единственный мужчина, которого я познала, единственный мужчина, которого я хотела до бешеного биения сердца, до невыносимой боли во всем моем существе. И я помню, что делали со мной его руки, его губы…что он заставлял меня делать, и как я билась в самых острых оргазмах в его адских объятиях. Мои дрожащие руки тянут вниз резинку штанов, тонкую ткань боксеров, и рука обхватывает

вздыбленный член у самого основания. Но я не успеваю ничего сделать, его жестокие пальцы хватают меня за волосы, и член поршнем вбивается в рот. С такой силой, что у меня из глаз брызгают слезы. Руки настолько больно впиваются в волосы, что мне кажется, он сдерет мне скальп, и член вбивается в горло на адской скорости, опускаясь головкой в самую гортань, до рвотных позывов. Так сильно, что у меня струятся слезы по щекам. И я хаотично цепляюсь руками за его штаны, но слышу хриплое и уверенное.

– Руки за спину!

Не могу…не получается, я лишь цепляюсь за воздух, за его штаны. Мне больно… я не знаю, зачем и почему…за чтооо? Это дикое вторжение. Самое настоящее грубое, бешеное. Настолько болезненное, что я задыхаюсь и давлюсь его членом. Оторвал от себя за волосы, прижал лицом к налитой мошонке.

– Лизать!

Мой язык сводит, и я делаю какие-то дурацкие движения, чувствуя, как дрожит все его тело, как он буквально дергается то ли от возбуждения, то ли еще от чего, я не знаю. С мольбой смотрю наверх… и уже встречаюсь с его глазами. Они непроницаемо темно-синие, они, как налившееся грозой черное небо. Нет ни одного проблеска, нет даже…даже просвета узнавания. На меня смотрят, как на драную шавку…похоть сливается с…ненавистью? И снова за волосы вперед, вдираясь членом в самое горло. И бьется, быстро двигая бедрами, насаживая мою голову на член. Я дергаюсь, как тряпичная кукла, моя грудь трясется из стороны в сторону, а руки скользят по полу, по кроссовкам, я царапаю ногтями линолеум.

Пока мне в гортань не брызгает струя спермы с такой силой, что я захлебываюсь, он держит за волосы. Не стонет, не кричит, только трясется сильно, конвульсивно. Заливает меня семенем, удерживая так, что мой нос упирается ему в лобок.

Резко в сторону. Так, что я падаю на пол, захлёбываясь, задыхаясь рвотными позывами, распластанная, вся в слюне, вся в слезах, с мокрыми глазами. Я вижу, как белые кроссовки переступают через меня, и он идет к столу, садится на стул. Слышно, как открывается бутылка, как наливается жидкость. Звук глотка. Хруст огурца.

– Умойся и сядь за стол.

Я поднялась с пола, все еще чувствуя, как по щекам все еще текут слезы, они горячие или очень холодные…они жгут кожу, ноги не держат, и меня шатает. Я наклоняюсь к одежде, но меня окрикивают.

– Голая. Одежда тебе не нужна. Умылась и села за стол.

Глава 4

– Я…я уже не люблю. Не лю-б-лю те-бя. У-би-рай-ся! Не нуж-на ты мне. Не ну-ж-нааааа! – последний слог выхаркал и затрясся всем телом от усилий.

Сползла по решетке вниз, дотягиваясь руками до его связанных ног, испачканных грязью и кровью. Впилась в них ледяными руками, рыдая, прижимаясь всем телом к клетке.

– Не люби. Пусть так. Пусть не нужна. Как ты говорил… моей любви хватит на нас двоих. Хватит ее… хватит, чтобы вытащить тебя отсюда. Ты – моя жизнь, Максим. Тебя не станет, и от меня ничего не останется.

(с) Черные Вороны 8. На дне. Ульяна Соболева

– Как зовут?

Спросил, налил водку и подвинул стакан ко мне. Смотрит исподлобья, так смотрит, что у меня все внутри дрожит. И вопросы, как пощечины. У меня ощущение, что я ему совершенно чужая. Девка с улицы. А у меня жжет кончики пальцев от адского желания дотронуться до его лица, чтобы посмотрел на меня иначе, чтобы там на дне его зрачков оттаял арктический лед. Коснуться колючего подбородка, нежно провести ноготками по скуле, зарыться лицом в его густые волосы с серебристыми ниточками, сводящими с ума так же, как и взмах длинных светлых ресниц.