Первая Мировая война
Шрифт:
"В таком случае, - пришел к выводу М. Палеолог, - он еще более опасен".
На левом фланге политического спектра стала набирать силу и влияние политическая партия, руководство которой считало главной задачей дня прекращение кровопролития.
Разумеется, это сразу же делало всех социал-демократов (кроме "оборонцев") политическими противниками Запада. Но не единственными. В консервативных кругах под влиянием военных разочарований и ощущения предела мощи России тоже стало чувствоваться брожение. Здесь зрело недовольство "слепыми поклонниками Антанты", кадетами в первую очередь. С точки зрения консерваторов наиболее опасными для политической стабильности российского государства являлись монархисты-либералы и конституционные демократы. По мнению правых, именно эти группы - прогрессисты, кадеты, октябристы - имели общую
В уютных кабинетах западных дипломатов подобные оценки звучали еще экстравагантностями, но у послов Запада оставалось все меньше контраргументов. В Париж и Лондон шли сообщения, что, по мнению правого фланга русской политической арены, русский народ, по видимости столь покорный, не способен управлять собою.
"Когда у него ослабевает узда, малейшая свобода его опьяняет. Изменить его природу нельзя, есть люди, которые пьяны после стакана вина. Может быть, это происходит от долгого татарского владычества. Но ситуация именно такова. Россия никогда не будет управляться английскими методами. Парламентаризм не укоренится у нас", - цитировалось в дипломатической почте, идущей на Запад.
Ожесточение
Особенностью сложившейся в ходе мировой войны ситуации было то, что Британия и Франция не могли выдвинуть в качестве реалистической перспективы сепаратные переговоры с противником. Для Британии это было невозможно потому, что перемирие означало согласие с доминированием Германии в Европе, что означало конец Британской империи. Франция не могла помышлять о сепаратных переговорах ввиду того, что ее северо-западные департаменты были оккупированы. Россия, гипотетически рассуждая, в отличие от своих западных союзников, могла пойти на такие переговоры. Польша могла стать превосходным полем территориальных маневров (это уже было своеобразной традицией русско-германских отношений), которые принесли бы успех дипломатии сепаратного мира.
Опасность такого поворота событий поневоле делала Запад своего рода "заложником" России. Разумеется, там доверяли России и ее правительству, но в Лондоне и Париже должны были учитывать то обстоятельство, что партия мира, уйдя в политическое подполье, все же существует в Петрограде. Со своей стороны немцы, не сумев осуществить "план Шлиффена", потеряв шансы выиграть войну в одной битве, вынуждены были искать точки опоры среди сторонников сепаратного русско-германского урегулирования за линией фронта. Запад учитывал этот вариант, он никогда не покидал умственного горизонта западных политиков. Потому-то Лондон и Париж поспешили весной 1915 г. пообещать России Константинополь и проливы. Войдя в долговременный этап примерного равновесия сил на фронтах, Запад явственно осознавал, что его выживание зависит от России. Это же осознавали и в Берлине. Секрет успеха здесь стали все более видеть в расколе коалиции.
В Берлине спешили "капитализировать" ситуацию германских побед на русском фронте. В июле 1915 г., на пике германских побед в России, даже противник России канцлер Бетман-Гольвег пришел к выводу, что лучшего времени для заключения мира с Россией может не представиться. В течение 1915 г. Германия стала прилагать силы, чтобы оторвать Россию от Запада. Действия основывались на трех базисных установках:
1) Гогенцоллерны и Романовы должны побеспокоиться о сохранении своих династий; 2) Германия может помочь России там, где у нее особые интересы (прежде всего Польша и проливы); 3) дружба двух монархий исключительно выгодна России политически и экономически.
Нам важно отметить, что обещалось России в случае договоренности: сохранение Польши - за исключением "исправления стратегической границы". В случае же насильственного решения вопроса Польше предстояло быть связанной с Германией и Австрией военным союзом.
Был ли русский царь восприимчив к аргументам Берлина? У Запада в общем и целом никогда не возникало сомнений в лояльности императора
Согласно выработанной в Берлине концепции, если бы мир был заключен в 1915 г., то это означало бы восстановление предвоенного положения. Россия сохранила бы примерно позиции середины 1914 г. По согласованию со своим послом в Константинополе германский канцлер начал доводить до мнения правящих кругов России ту точку зрения, что русские союзники Британия и Франция просто не в состоянии решить стратегическую задачу России овладение проливами. Только Германия может гарантировать свободный проход русских судов через Босфор и Дарданеллы, может обеспечить России особый статус в Константинополе. Чтобы "подготовить Россию" к повороту в сторону Германии, канцлер Бетман-Гольвег оказал давление на Турцию, и та в конечном счете согласилась гарантировать России "право экономического и военного использования проливов". Взамен она потребовала отмены знаменитых "капитуляций", ограничивавших ее суверенитет над собственной территорией.
Бетман-Гольвег стремился передать царю, что, с одной стороны, территориальные требования Германии минимальны, а с другой - продолжение войны грозит для династии Романовых революцией и потерей короны. Еще дальше немцев в середине 1915 года пошли австрийцы. Верховный главнокомандующий Конрад фон Гетцендорф после возвращения Галиции и захвата Варшавы стал считать необходимым не только предложить России сепаратный мир, но и военный союз. Каналами передачи русским этой важной для них информации служили такие аристократы, как великий герцог Гессенский, граф Эйленбург, княжна Васильчикова, промышленники Фриц Вартбург и Андерсен.
Неизвестно, испытывал ли царь сомнения, но известно его отношение к попыткам прогерманских элементов увести его с этого пути Союзная дипломатия зафиксировала по меньшей мере две такие попытки. Обе они пришлись именно на конец 1915 г., когда русская армия едва сохранила способность сопротивляться. Первая попытка пришлась на начало декабря, когда министр царского двора граф Фредерике получил письмо от своего берлинского друга графа Эйленбурга с предложением "положить конец недоразумению между двумя государствами". Когда Фредерике - воплощение лояльности династии Романовых - начал читать это письмо, Николай, видимо, ощутил опасность для самых дорогих для него замыслов. Он прервал Фредерикса: "Читайте по-русски, я не понимаю по-немецки". Прослушав письмо, царь подчеркнул то место, где говорилось о "старой дружбе", и написал на полях: "Эта дружба умерла и похоронена". Царь отказался представить какую-либо форму ответа, так как таковой мог быть истолкован как начало диалога, а этого он хотел избежать в любом случае.
Вторая попытка найти каналы германо-русского примирения последовала через несколько дней. В Петроград из Германии прибыла родовитая аристократка Васильчикова с просьбой германской стороны уговорить царя заключить мир. Великим герцогом Гессенским ей было поручено сообщить симпатизирующим русско-германскому сближению элементам русского общества, что император Вильгельм готов гарантировать России самые выгодные условия мирного урегулирования. Чтобы усилить притягательность германских предложений, сообщалось, что Англия, якобы, уже предлагала Германии сепаратный мир. Главная линия аргументации сводилась к тому, что примирение между Германией и Россией необходимо для спасения двух династий в наступающую эпоху невиданного социального брожения. Немцам и австрийцам пришлось ожидать недолго. Царь и Сазонов, которым были переданы два письма с указанным содержанием, не видели еще угрозы трону и не восприняли германской аргументации. Чтобы не подвергнуть сомнению свою лояльность союзу с Западом, они полностью игнорировали письмо Васильчиковой. Более того, царь сослал Васильчикову в ее поместье, косвенно обвинив ее в измене. Но проблема от этого не исчезала, нужно было либо побеждать, либо сдаваться. Россия, русское общество хуже всего переносили именно срединное положение, когда требовался не жертвенный героизм, а будничная выдержка.