Первая труба к бою против чудовищного строя женщин
Шрифт:
Комендант посетил Лиззи в камере в надежде, что отыщутся смягчающие обстоятельства ее преступления. Но сначала он заглянул в паб и подкрепился двумя стаканами чистого рома.
Камера старой гауптвахты с зарешеченной бойницей под самым потолком почти не проветривалась. Кажется, она обрадовалась его приходу – эта невысокая женщина с умным, тонким лицом, которую он часто встречал в городе. Жена коменданта не раз говорила, что Лиззи – хорошая женщина, хоть ей, быть может, и не повезло в браке. В таких вопросах комендант привык доверять своей жене.
Едва комендант присел на стул, Лиззи начала говорить. Она говорила без передышки, словно преступление разомкнуло что-то в ее душе. Комендант не перебивал.
– Сперва, когда я узнала, что к нам приедет Эндрю, я была счастлива. Теперь у меня будет свидетель, кто-то из родных, и он увидит, как я это осуществлю. Я была в восторге… Но вот Эндрю приехал и оказался таким славным мальчиком, и ему уже столько пришлось пережить. Он думал, что снова обрел семью. Прошло всего несколько дней, а я уже начала слабеть. Само присутствие бедного милого ребенка подрывало мою волю… Я поняла – если промедлю еще хоть немного, я никогда уже не смогу сделать это. И я решилась сделать это как можно скорее… Вы представить себе не можете, с каким наслаждением я обрушила камень на голову Нормана Бека в первый раз. Ради такого удовольствия стоило ждать годы… Но он не умер. Я слишком слабо его ударила… Я решила, что мои планы окончательно пошли прахом. Представьте себе, каково мне было, когда тележка вернулась по этой тропе – и снова привезла его домой. Когда выяснилось, что он забыл мой поступок и рвется домой… Ради Эндрю я готова была смириться и жить дальше с этим человеком. Я подумала: может быть, я должна это сделать, чтобы у бедного мальчика была семья… Я бы терпела его ради мальчика, если б он оставался прежним Норманом Беком, равнодушным до подлости. Но удар по голове полностью его изменил. Он снова стал любящим и внимательным, каким был, когда мы познакомились… Это лишь пуще распалило меня. Каждая его ласка напоминала мне о том, чего он лишал меня все эти годы. Я могла бы прикончить его в любой момент, он был так беспомощен и доверчив. Но я выжидала, надеясь, что доктор Хебблтуэйт не ошибся, и к Норману со временем вернется память… Так оно и вышло. В последнюю ночь он попытался заняться со мной любовью – впервые за много лет. Это было нелегко – с парализованными-то ногами. Но он ухитрился вскарабкаться на меня. И как раз принялся объясняться мне в любви, когда память целиком вернулась к нему. При свете луны я отчетливо увидела перемену в нем. Лицо его снова постарело на десять лет. Он все вспомнил… Он скатился с меня на пол, пытался уползти. Теперь он знал, как страшно ошибался. Этого я и ждала. Я хотела, чтобы он понимал, что происходит. И тут уж я убила его раз и навсегда.
Теперь, сидя на веранде, комендант передавал мне этот разговор и качал головой. Потом мы какое-то время посидели в молчании; только мухи жужжали над его лысиной. Казалось, кроме нас, на всей Земле не осталось больше ни одного человека. Он так долго молчал, что я не выдержал й заговорил:
– Почему она решила убить его? – спросил я. Этого я никак не мог понять.
– И я задал тот же вопрос, – ответил комендант. Вытащив красный платок, он утер пот с лица. – Полагаю, в доме никакой выпивки нет? – спросил он. – Твой дядя вряд ли держал ром про запас, а?
Я ответил, что они оба в рот не брали спиртного.
– Вот как, – отозвался он безо всякого удивления.
В камере стояла гнетущая духота, после рома комендант сильно потел.
– Но почему? Почему вы решили его убить? – спрашивал он Лиззи Бек.
– Когда-то я очень любила его, – ответила Лиззи. – Когда ему предложили место на этом далеком острове, я согласилась поехать с ним. Я бы все для него сделала, так я его любила. И он любил меня. А потом переменился. После того, как мы прожили здесь сколько-то времени, он сделался холодным, угрюмым, отдалился и от меня, и от всех горожан. Теперь его интересовали только огород и телескоп… Я долго с этим мирилась, но была так несчастна, что не могла больше это выносить. Мне казалось, это я в чем-то виновата… Однажды я спросила его, что случилось. Спросила: неужели он перестал меня любить. «Любовь? – сказал он. – Что за белиберда!» И рассмеялся мне в лицо… Можете ли вы понять, что я Почувствовала при этих словах? Мое сердце съежилось и усохло, потому что я видела: он говорит искренне. Все эти годы – впустую! Лучшие годы жизни – впустую. И тогда я решила убить его. Больше ни о чем я не могла думать. Я была одержима этой идеей. Я видела его смерть во всем, на что бы ни взглянула. Кухонный нож уже не был кухонным ножом – он стал кинжалом, которым я могла бы его заколоть. Глядя на дерево, я видела не дерево, а виселицу, на которой он будет болтаться.
Комендант ушам своим не верил.
– Лиззи, Лиззи! Погодите минуточку. Не может быть, – прервал он ее. – Нельзя же убить человека только за то, что он тебя не любит. Это не повод для убийства, иначе одна половина человечества давно бы перебила другую.
Лиззи ответила ему – медленно, взвешивая каждое слово:
– А почему бы и нет? – сказала она. – Это худшее преступление на свете.
На коменданта вдруг навалилась усталость. Жара давила, мучительно хотелось выпить. Он задал последний вопрос:
– И вы не сожалеете о содеянном? Если бы вы обнаружили хоть какие-то признаки раскаяния, я бы смог облегчить ваше положение.
– Раскаяние? – Моя тетя глянула на него с изумлением. – Ни малейшего! Я мечтала бы только об одном: чтоб его вернули к жизни, и я могла убить его снова.
Я отогнал мух. От запаха рома меня уже мутило.
– Ну вот, – сказал комендант. – Вроде бы все. Мой долг – следить за соблюдением закона. Твоя тетя не оставила мне выхода. Она – она была словно женщина о двух головах, любовь в ней уживалась с ненавистью. – Комендант поднялся со скамьи, и перед его рубашки натянулся, точно парус корабля перед отплытием. – Когда я уходил, она плакала. Говорила, что жалеет лишь об одном: что ты оказался втянут в эти события. Она, дескать, надеется, что ты поймешь: она не могла поступить иначе. – Комендант поморщился от слишком яркого солнца. – Пора мне идти. – Он снова глянул на меня – Сегодня можешь переночевать здесь. Но завтра с утра дом снесут. Таков обычай. Я найду тебе другое жилье, так что собери свои вещи.
Он раскрыл зонтик, пожал мне руку и медленно двинулся обратно в город. Моя ладонь еще долго хранила запах рома.
В ту ночь я упаковал чемодан. Обшарил коттедж в поисках сувенира на память, но не нашел ничего, связанного с тетей Лиззи. Тогда-то я понял, до какой степени дядя Норман заполнял собой дом. На стенах висели только схемы различных видов растений и один вид неба – галактики и туманности.
У Лиззи в комоде, в нижнем ящике, я нашел фотографию в рамке, перевернутую лицом вниз. Тот же снимок, что и на камине в Стровене – мои родители стоят в снегу. Я решил было взять его, но передумал. Мне помстилось, что фотография осквернена преступлением, которое совершилось в этом доме.
Последняя ночь в коттедже оказалась малоприятной. Я ворочался с боку на бок и метался в постели, мне все чудилось, будто кто-то за мной наблюдает. Со страху я поднялся и осмотрел весь дом, даже во двор выглянул. Нигде ничего. Когда же я наконец заснул, мне приснился жуткий кошмар. На меня колонной надвигалась женская процессия во главе с тетей Лиззи, и лицо ее было омыто кровью дяди Нормана; она свирепо усмехалась и в руке вздымала камень, словно выбрала меня очередной своей жертвой. Я пытался убежать, но, очевидно, попал в зыбучие пески: чем быстрее я порывался бежать, тем глубже увязал, а когда повернулся, она уже занесла камень для удара.
К счастью, тут я проснулся. Сердце отчаянно билось. До утра я больше не ложился и ждал у двери. В восемь часов на тропинке показались две фигуры: солдаты, перед собой толкавшие тележку. Вблизи я разглядел бочку с горючим.
Они пришли, остановились и молча занялись своим делом. Я пошел вниз, в город, таща за собой чемодан. Примерно на полпути я оглянулся: коттедж пылал. Ярко-красный язык пламени вздымался на глухом черном фоне горы.
Что же до тети Лиззи, ни я, ни кто другой с острова Святого Иуды никогда более не встречались с ней. Че рез пять дней после отхода «Патны» комендант Боннар получил с борта радиограмму. Матрос, принесший Лиззи завтрак, отпер дверь и увидел, что каюта пуста. Никто бы не поверил, что женщина ее комплекции сможет протиснуться в узкий иллюминатор; это, вероятно, было нелегко – на металлической раме осталась кровь. Судно легло на обратный курс и все утро рыскало над глубочайшей впадиной океана. Они заметили кружившую на одном месте стаю акул, но никаких следов Лиззи не обнаружили. Капитан раздал экипажу винтовки, и за час моряки постарались убить как можно больше акул. А потом продолжили свой путь.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
БУРЯ
И учителя их будут наставлять в молчании.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Когда ты молод, тебе кажется, будто перед тобой миллион дорог, – так сказал мне Гарри Грин однажды ночью, когда мы стояли у лееров «Камнока». – Ты уверен, что сможешь сделать все, что захочешь, уверен в своей уникальности. Но когда становишься старше и оглядываешься назад, видишь, что жизнь твоя сложилась примерно так же, как у других. Канат господень! Как будто все устроено заранее, все предсказуемо. Тут-то и призадумаешься, есть ли у нас вообще выбор. Мне казалось, что я понимаю его мысль.
12
Луиза Элизабет Глюк (р. 1943) – американская поэтесса.