Первая версия
Шрифт:
Вспомнив вновь уроки юности, а особенно детства, я достаточно легко влез на дерево. Окно было наполовину задернуто занавеской, но сквозь открытую половину я довольно хорошо разглядел Рути
Спир, стоящую вполоборота к окну и энергично жестикулирующую.
Ее собеседника видно не было. Голоса практически были неразличимы. Можно было только с уверенностью сказать, что один голос принадлежит Рути, а второй — какому-то мужчине. Зато прекрасно просматривались картины. Холсты на подрамниках были составлены один
Я мало что смыслю в живописи, но эта картинка напоминала Кандинского.
Я увидел по тени, что собеседник Рути вышел из комнаты. Рути стала разворачиваться лицом к окну. Я с ужасом подумал, как сейчас встречусь с ней взглядом. Что мне тогда сделать? Кивнуть, шаркнуть ножкой или сделать вид, что я ее не узнал, а здесь, на дереве, оказался совершенно случайно. Просто мимо проходил. Ромашки собирал.
На мое счастье, Рути окно открывать не стала, а, наоборот, отошла куда-то в глубину комнаты. Через секунду погас свет.
Я поспешил слезть с дерева, чтобы не встретиться с жильцами прямо у освещенного крыльца. Мне было крайне любопытно, кто же этот таинственный собеседник Рути. Я присел за кустом крыжовника, откуда прекрасно был виден освещенный вход в дом.
Очнулся я в машине. Дядя Степа смачивал мне виски влажным носовым платком. Голова моя гудела, как тысячи паровозов во время похорон очередного народного вождя. Дядя Степа наконец увидел, что я очнулся:
— Ну слава Богу, Сан Борисыч!
— Что произошло? Ни хрена не помню!
— Еще бы ты помнил! Тебя так по башке звезданули, что ой-ей-ей. Радуйся, что жив остался. — Голос дяди Степы доносился как из глубокого подземелья, постепенно приближаясь и становясь все отчетливее. Я попытался ощупать голову:
— Кто звезданул-то?
— Спрашиваешь тоже! Знал бы — убил. Ишь чего задумали, на следователя нападать. Да еще при исполнении. Я тебя еле отыскал. Смотрю, тебя что-то долго нет. А потом смотрю, как ни в чем не бывало «мерседес» наш из ворот выезжает. За рулем американка, а рядом с ней боров такой в очках. Я к охране. Спрашиваю, откуда, мол, машина, в какой даче хозяйка живет? А они говорят, что это не хозяйка, а гостья. Хозяин сам рядом с ней сидел. Филин его фамилия. Известный, говорят, человек.
Дядя Степа изобразил на своем лице смешанные выражения почтительности и насмешки одновременно, тем самым изображая разом и себя и охранников.
А дача эта, значит, говорят, номер шестнадцать. Я тебя еще чуток подождал, а потом что-то мне подозрительно стало. Дачу, думаю, что ли Турецкий грабить собрался в отсутствие хозяев. Пойду, думаю, подсоблю.
— А дальше что? — Я уже почти пришел в себя, хотя головы еще как таковой не ощущал.
И даже время от времени притрагивался к месту нахождения предполагаемой головы, чтобы убедиться в ее хотя бы чисто физическом существовании.
— А что дальше? Обошел я всю эту дачу, шестнадцатую, вокруг. Гляжу, а под кустом крыжовенным Турецкий лежит, отдыхает. Ну, я тебя на закорки взвалил. Тяжелый ты, Сан Борисыч, как камень. Кирпич натуральный. Ребята из охраны предлагали милицию вызвать. Но мы ж тут инкогнито. Я решил, что и так обойдется. А, Саш?
— Правильно, дядя Степа. Все грамотно. Дураков надо учить. Это я про себя, конечно. — Я удрученно кивнул и тут же пожалел об этом своем столь несвоевременном действии.
По дороге в Москву, решив, что все действенные события уже позади, дядя Степа все-таки не удержался и рассказал анекдот из своего неистощимого запаса.
— Слышь, Саш? Старушка спрашивает, кто окно разбил? Внучка отвечает: мама. Но виноват папа — он присел, когда тарелка ему в голову летела. Слышь, Саш, он присел!
— Ну, глядишь, в следующий раз и я присяду.
Пожалуй, это был самый ценный совет за весь этот день: приседай, Турецкий, если в твою голову летит тарелка.
И уже около самого дома я вдруг вспомнил, кто же была эта дама около ресторана Дома литераторов. Старуха Дудина, сожительница коллекционера Кульчинского! Собственной, причем, персоной.
Я потому не смог сразу вспомнить, что на официальных наших встречах Дудина и вправду выглядела совсем старухой, вот только глаза она изменить не могла. В ЦДЛ она обернулась не то чтобы молодой, но уж сто процентов, что не старухой. Этакая холеная зрелая красотка постбальзаковского возраста.
Ничего себе метаморфозы! Глядишь, если меня еще чем-нибудь стукнут, то я такого навспоминаю! Всей прокуратурой не расхлебать.
Глава пятая «ДЕНЬ КИЛЛЕРА»
2 августа 1994 года
— Доброе утро, Александр Борисович. — Как всегда Верочка уже на месте.
Иногда мне казалось, что она вообще ночует в прокуратуре. Как бы рано я ни пришел, она практически всегда уже на месте.
— Доброе утро, Верочка! Ломанова, конечно, еще нет в наличии?
Верочка заулыбалась:
— Он только что звонил. Но не из дома, а из библиотеки. Сказал, что в библиотеках ради него летний режим работы изменили на зимний.
— Хорошо бы и ради меня хоть что-нибудь изменили, — сказал я и прошел в свой кабинет.
Там уже вовсю трезвонил телефон. Чуть ли не подпрыгивал от нетерпения, захлебываясь механической своей трелью. Кто бы это мог быть, такой деловой, да такой настойчивый, да в такую рань?