Первая встреча, последняя встреча
Шрифт:
Они переглянулись и поняли друг друга - никакая сила сейчас не заставила бы их направить коней к тому леску.
Платон пошевелил губами:
– Упокой, Господи...
Поручик развернул мятую двухверстку - неплохие карты имелись в отдельном корпусе, следовало признать. Даже ручей, что неподалеку отсюда, был указан. Три деревни, большая дорога. И верстах в десяти отдельно стоящий дом у самых болот - на него указывала синяя стрела, и синяя же линия дом обводила.
– Вот туда мы и отправимся, - сказал поручик.
Платон спросил одними
А поручик и сам не знал в точности. Нужно же что-то делать, а не торчать на месте, нужно выдумать что-то новое. Похоже, в том именно доме и живет барин, обозревающий небеса в подзорную трубу, что подразумевает наличие известной учености. А разве в безнадежном положении помешает им, запасным строевикам, исчерпавшим всю военную смекалку, образованный человек? Вдруг и нет. К тому же была еще одна мыслишка, не до конца продуманная, но любопытная...
Дом оказался каменный, но обветшавший изрядно, облупленный, весь какой-то пришибленный, как мелкий чиновничек, которому не на что опохмелиться, хотя похмелье выдалось особо гнетущее. Три яблони остатки сада. Построек нет и в помине, только заросшие травой основания срубов. Одна конюшня сохранилась.
Они шагом проехали к крыльцу, где бревно заменяло недостающую колонну, остановились. Прислушались. Дом казался пустым. Зеленели сочные лопухи, поблизости звенели осы.
– Тс!
– урядник поднял ладонь.
Поручик почувствовал - что-то изменилось. Тишина с лопухами, солнцем и осами словно бы стала напряженной. Словно бы кто-то наблюдал за ними из-за пыльных стекол, и не с добрыми чувствами. Слишком часто на них смотрели поверх ствола, чтобы они сейчас ошиблись.
– Ну, пошли, что ли?
– сказал поручик и мимоходом коснулся рукоятки кольта за поясом.
Платон принялся спутывать лошадей, и тут зазвучали шаги. Молодой человек в сером сюртуке вышел на крыльцо, спустился на две ступеньки, так что их с поручиком разделяли еще четыре, и спросил довольно сухо:
– Чем обязан, господа?
Недружелюбен он, а в захолустье всегда наоборот, рады новым людям. Ну, мизантроп, быть может. Дело хозяйское.
Поручик поднял было руку к козырьку, но спохватился, что козырек отсутствует вместе с кепи, дернул ладонью, и жест выглядел весьма неуклюже:
– Белавинского гусарского полка поручик Сабуров. Урядник Нежданов сопутствует. С кем имею честь, с хозяином сего имения, надо полагать?
– Господи, какое там имение...
– одними уголками рта усмехнулся молодой человек.
– Вынужден вас разочаровать, господа, если вам необходим был хозяин, - перед вами его гость.
"А ведь он не отрекомендовался", -подумал поручик. Они стояли истуканами, разглядывая друг друга, и наконец неприветливый гость, обладавший тем не менее уверенными манерами хозяина, нарушил неловкое и напряженное молчание:
– Господа, вам не кажется, что вы выглядите несколько странно? Простите великодушно, если...
– Ну что вы, - сказал поручик.
– Под стать событиям и вид.
Гость неизвестного
– Роста высокого, сухощав, бледен, глаза голубые, белокур, бороду бреет, в движениях быстр, может носить усы на военный манер...
Полностью отвечающий этому описанию молодой человек оказался действительно быстр в движениях - в его руке тускло блеснул металл, но еще быстрее в руках урядника мелькнул ружейный приклад, и револьвер покатился по ступенькам вниз, где поручик придавил его ногой. Платон насел на белокурого, сбил его с ног и стал вязать поясом, приговаривая:
– Не вертись, ирод, турок обратывали...
Поручик не встревал, видя, что подмоги не требуется. Он поднял револьвер - паршивенький "бульдог" - осмотрел и спрятал в карман. Декорации обозначились: палило солнце, звенели осы, на верхней ступеньке помещался связанный молодой человек, охраняемый урядником, а шестью ступеньками ниже - поручик Сабуров. Ну, и лошади - без речей, как пишут в театральных программках.
Положение было самое дурацкое. Поручик вдруг подумал, что большую часть своей двадцатитрехлетней жизни провел среди армейских, военных людей, и людей всех прочих сословий и состояний, вроде вот этого, яростно зыркающего глазищами, просто-напросто не знает, представления не имеет, чем они живут, чего от жизни хотят, что любят и что ненавидят. Он показался себе собакой, не умеющей говорить ни покошачьи, ни по-лошадиному, а пора-то вдруг настала такая, что надо знать языки иных животных...
– Нехорошо на гостей-то с револьвером, - сказал Платон связанному.
– Нешто мы в Турции? Ваше благородие, ей-Богу, о нем жандармы речь и вели. За него вас и приняли, царство ему небесное, ротмистру, умный был, а дурак...
– Да я уж сам вижу, - сказал поручик.
– А вот что нам с ним делать, скажи на милость?
– А вы еще раздумываете, господа жандармы?
– рассмеялся им в лицо пленник.
– Что-о?
– навис над ним поручик Сабуров.
– Военных балканской кампании принимать за голубых крыс?
– Кончайте спектакль, поручик.
И хоть кол ему на голове теши - ничего не добились и за подлинных военных приняты не были, оставаясь в ранге замаскированных жандармов. Потерявши всякое терпение, они матерились и орали, трясли у него перед глазами своими бумагами - он лишь ухмылялся и дразнился, попрекая бесталанной игрой. Рассказывали про разгромленный постоялый двор, про жуткий блин с щупальцами, про нелепую кончину ротмистра Крестовского вкупе с нижними чинами отдельного корпуса - как об стенку горох, разве что в глазах что-то зажигалось. Как в горах- шагали-шагали и уперлись рылом в отвесные скалы, и вправо не повернуть, и слева не обойти, остается убираться назад несолоно хлебавши, а драгоценное время бежит, солнце клонится...