Первичный крик
Шрифт:
Мне снова захотелось писать, и Арт приказал мне мысленно отдавливать мочу вверх, вместо того, чтобы выталкивать ее вниз. Я так и сделал. Я делал это моим дыханием, голосом, членом и руками, животом, ногами и спиной. Я почувствовал, что давление в низу живота постепенно ослабевает до такой степени, что разум отступает, а его место занимает тело. Это произошло в тот момент, когда я ощутил приятное чувство в члене и когда мои движения пришли в согласие с дыханием. Когда это произошло, я понял, что они никогда в моей жизни не работали согласованно. Во–первых, я всегда неправильно дышал. Я всасывал воздух желудком, вдыхая и выталкивал воздух оттуда же, когда выдыхал. Эти два встречных движения всегда сталкивались где-то в середине живота. При этом выключалась его нижняя часть. Вся работа моих половых органов оказывалась отрезанной от ритма дыхания.
Когда
Вторник
Сегодня происходило не слишком многое. Я был очень утомлен вчерашним долгим и изматывающим сеансом. Арт уловил это и через полчаса прервал сеанс. Я вернулся домой в мрачном и задумчивом настроении.
Среда
Я сказал Арту, что хочу разобраться со своим мрачным и задумчивым настроением. «Погрузись в него», — сказал он. Я так и поступил. Я говорил себе, насколько я плох, что я теряю время и деньги на психотерапию, и что каким я был, таким я и останусь после лечения. Потом я принялся скулить по поводу того, что не имею никакой возможности что-либо делать, кроме того, чтобы преподавать в средней школе. Я с грустью принялся описывать невозможность вернуться в высшую школу — у меня нет денег, я слишком стар и недостаточно умен. Я говорил, что не могу с легкостью читать и рассуждать о таких вещах, как философия сэра Джемса Фрезера и мифология. Я дошел до жалоб на то, что ничего в моей жизни не изменится, что я совершенно беспомощен и что бесполезно даже пытаться что- то делать.
Арт приказал мне еще глубже погрузиться в это чувство. Я сказал ему, что я и так тону в какой-то черной дыре, где очень темно и одиноко, и где никому нет до меня никакого дела. Он велел мне попросить о помощи маму и папу. Я послушался, но это практически никак не повлияло на меня и мое настроение. Я сказал Арту, что папа не сможет мне помочь, потому что он ему нет до меня никакого дела. В ответ Арт велел мне глубже дышать и погружаться дальше. Я так и сделал, но от этого у меня появилась сильная боль в кишках. Я сказал Арту, что не доверяю никому, кто находится на дне этой черной дыры. Я хочу остаться в одиночестве. Когда вокруг люди, а я нахожусь в глубокой черной дыре, я чувствую раздражение. Я раздражаюсь, потому что не знаю, что они со мной сделают. Я рассказал Арту, как я залезал под диван, когда был совсем маленьким. Я также прятался в темный чулан и большую обувную коробку, которая стояла в спальне родителей. Я любил темные и потаенные места, где я мог побыть в одиночестве. Он опять велел мне глубоко дышать и погружаться дальше. Я сказал ему, что маленький ребенок тонет, захлебывается. У меня закружилась голова. Я ухожу под воду, я тону! «Позови маму на помощь», — предложил мне Арт. Я позвал, но мама ничего не делала, просто стояла рядом и смотрела. Тогда Арт велел мне позволить ребенку тонуть. Я почувствовал непомерную тяжесть, давившую мне на грудь. Мне стало страшно тяжело дышать. Арт приказал мне перестать дышать и дать ребенку утонуть. Я сделал это! Молча. С сухими глазами. Я был холоден, как моя мать. Но я не думаю, что ребенок утонул, когда вспоминаю это переживание ретроспективно. Он просто исчез из моего сознания.
Потом Арт попросил меня вспомнить случаи, когда мама и папа проявляли по отношению ко мне душевное тепло. Я сказал ему, что я видел на глазах моей матери неподдельные слезы, когда я тяжело болел воспалением легких. Еще я рассказал, как отец изредка водил нас на станцию смотреть на прибывающий поезд. Мы стояли там и разговаривали с начальником станции, почтальоном, служащим железнодорожной конторы, таксистом, да и вообще со всеми, кто мог там в это время находиться. Когдая был мальчишкой, я часто представлял себе прибывающий поезд, прежде чем заснуть. Мне представлялось, что я стою прямо на полотне дороги и жду приближения поезда. Вот он показывается вдали, на горизонте. Едва заметные
Я не мог вспомнить, как меня носили на руках и физически ласкали в детстве, и вообще не помню физических проявлений нежности и любви со стороны родителей, но я помню, как уютно я себя чувствовал, когда спал с матерью после обеда на диване. Помню также, как я тянулся ручками, чтобы прикоснуться к отцовской бороде. Вспоминаю я еще, как папа брился, запах лосьона, которым он пользовался. Он всегда капал мне на щеку обжигающую каплю спиртового лосьона и смеялся. Я почти боялся прикасаться к отцу.
Четверг
Я сказал Арту, что очень расстроен тем, что дал ребенку утонуть, не проронив при этом ни единой слезинки. «Если бы это был чей-нибудь ребенок, то я бы ужасно жалел его», — заключил я.
Я объяснил Арту, что мне очень трудно принимать любые изъявления признания моих успехов от других людей. Втайне я испытывал трепетную радость, видя свое имя в спортивной колонке газеты, но я страшно смущался, когда кто-нибудь показывал мне эту газету. То же самое случалось, когда люди узнавали, что я на короткой ноге с Фордхэмом. Я бы предпочел, чтобы об этом никто не знал. Я не позволял себе гордиться тем, что я делал. Действительно, я часто ругал себя, чтобы уберечься от чванливости и высокомерия. Арт спросил, зачем я это делаю. «Я никогда не хотел чем-то отличаться от других, — ответил я. — Успех только расширил бы пропасть между мной и папой, также как и между мной и другими. Меня сильно заботило то, что пропасть эта и без того была достаточно широка. Поэтому, точно также как и мой отец, я обрек себя на то, чтобы вызывать у людей чувство жалости».
Я долго лежал на полу, рассуждая и размышляя о моем бедном папе. Только потом до меня дошло, что я, собственно, делаю. «Господи!» — воскликнул я. «В чем дело?» — встревожился Арт. «Я тут распустил слюни и жалею папу за то, что он так и не стал мне настоящим отцом! Но как насчет меня? Ведь вся эта жалость, которой он удостоился со стороны других, тоже не принесла ему ничего хорошего. Давай, дуй вперед, папочка. Доброго пути! Теперь это не имеет никакого значения. Это твои проблемы, и ты уже ничего не сможешь с этим поделать. Иди, иди, счастливой тебе дороги. Мне это теперь совершенно безразлично. Уже слишком поздно. Прощай, папа. Мне очень грустно говорить тебе это. Ты был исполнен добрых намерений. Но мне пора, я ухожу».
Придя домой, я поел и лег спать. Проснувшись, я испытал такое чувство, словно написал дипломную работу по психологии. Это чувство исторгло у меня слезы радости.
Пятница
Сегодня мы решили сделать перерыв, и я взял своего сынишку Фреда купаться на озеро Грегори. Мы отлично провели время, но я все время испытывал какое-то беспокойство. Мы лежали посреди озера на плоту. Но я никак не мог расслабиться. Меня все время уносило в раннее детство — туда, где мне так не хватало мамочки, а она все не приходила. Ее не только не было физически, она отдалилась от меня и душевно. Ее холодная, отгороженная стальной стеной душа отталкивала всякого, когда дело касалось любви.
Суббота — групповой сеанс
Меня одолела детская тяга к мамочке. Вот к чему весь этот сон о большом страхе. Вот что на меня надвигается, вот к чему я готовился. Я попытался сегодня проникнуть туда, но мало в этом преуспел. Тогда я сделал то, что делал обычно, когда мама отталкивала меня — устроил припадок и выписал в унитаз свои чувства.
Понедельник
Сегодня я вернулся к маме. Я должен почувствовать боль оттого, что меня оттолкнули, подавили и выбросили в одиночество. Я сильно разозлился. Я начал кричать. Я кричал, что ненавижу все это, что я ненавижу маму за то, что она это сделала. Потом я горько расплакался от чувства утраты. Я потянулся к маме, но не ощутил пустоту. Я кричал, плакал, звал маму и ничего не чувствовал в ответ. Я рассказал Арту, как я завидовал другим детям, к которым родители относились тепло и с уважением. Я сказал маме, как тяжело было жить на ее условиях и под ее вечным осуждением. Мне было очень грустно и одиноко.