Первое дело Иеро
Шрифт:
Казначейшей была Сара Хармсдоннер, сестра старшины поселения. Почтенная дама тридцати лет.
Ну, а министрантом, уборщиком, кладбищенским хранителем и вообще мастером на все руки был, конечно, Рон, хотя действовала у него пока лишь одна рука. Рон, собственно, занимал место, которое предназначалось Иеро — и это было для Рона не лишней заботой, не головной болью, а способом заслужить у поселенцев уважение и признание.
Свою первую службу Иеро провел скромно. Никаких фейерверков красноречия, никаких предсказаний будущего. Прихожане, а было их столько, что упасть не
После службы Иеро долго говорил с церковным советом. То есть долго по меркам поселения, где каждый человек, каждая минута и каждая горошина были на счету. Узнал он для себя много полезного. О том, что скоро ему предстоит крестить ребенка Аннабель Ле и Эдгара Ворда, а Ларс Мелдринг, опытный рудокоп, наоборот, хворает, второй день не встает с постели и просит, чтобы священник его посетил. О том, что племя круглолицых устроило стоянку в пяти милях от поселения Но-Ом и шаман племени хочет встретиться с шаманом Но-Ома, вы уж простите пер Иеро, для них священник все равно, что шаман. О том, что в церковной кассе денег нет, но есть двадцать фунтов золотого песка, хотя пока ни деньги, ни золото в Но-Оме не ходят. И еще, и еще, и еще.
Когда староста и казначейша удалились, а Рон, ловко действуя здоровой рукой, начал наводить порядок в церкви, Иеро попытался упорядочить полученные сведения. Он понимал, что в первые дни для него внове все, через месяц-другой он пообвыкнется и будет ориентироваться в делах если не играючи — в работе священника нет места играм, — то спокойно и несуетливо. Умению вести церковное хозяйство их учили в семинарии. Правда, полностью курс был еще не пройден, но жизнь, она тоже учитель.
Рон и отвел его в белый барак, где находился Ларс Мелдинг, тяжелобольной рудокоп.
Отчего-то Иеро представлял себе убеленного сединами старика с изможденным лицом и трясущимися руками. Да не отчего-то, просто в аббатстве он сопровождал наставников при посещении больных, и те были именно такими.
Ларс Мелдинг же оказался мужчиной сорока лет, на вид крепким, мускулистым. Волос у него, правда, не было ни седых, ни каких-нибудь других, был он совершенно лыс. И еще в глазах, в самой глубине увидел Иеро голубые огоньки. Увидел и опечалился. Не только он — пожалуй и сам Аббат, великий Заклинатель, не смог бы спасти этого человека. Лихорадка Голубой пустыни.
— Ты был в Голубой пустыне? — спросил он страждущего после обычной церемонии приветствия.
— Да, пер Иеро, — и слова рудокоп произносил медленно, с трудом шевеля языком и губами. Конечно, Лихорадка Голубой пустыни. — Три зимы тому назад. Думал, обошлось, потому и в поселение пошел, а оно вон как. Застигла здесь.
Иеро осмотрел рудокопа, стараясь припомнить все, что в семинарии говорили о Лихорадке Голубой Пустыни. Болеют ею те, кто побывал в этих проклятых землях, где каждая пядь до сих пор пропитана Смертью. Но часто бывало — шли двое, а болел один. Или кто-то провел в пустыне день — и его сжигала лихорадка, а другой бродил целую луну, и оставался здоровым.
Вначале
Единственно, что мог сделать Иеро для несчастного — это облегчить страдания, духовные и телесные. Отвар Травы Горных Духов позволял уйти страждущему спокойно, с достоинством. Исповедь же облегчала страдания нравственные.
— Сколько мне осталось жить, пер Иеро?
— Никто не знает своей судьбы.
— Я… Мне важно знать. Не для себя — для других.
— Твое время еще не пришло. Луна, быть может, две луны.
— Луна, — прошептал рудокоп. — Луна — этого должно хватить.
Иеро озабоченно смотрел в глаза Мелдинга. Огоньки сверкали едва заметно, неопытный глаз и вообще ничего бы не увидел.
— Хватить — для чего, сын мой?
— Я скажу позже… позже… Боюсь обознаться, навредить. Если я вас еще позову, пер Иеро, обещайте придти.
— Это мой долг.
— Долг, да. Я знаю свой долг.
Рудокоп замолчал, замкнулся в себе. Он может молчать день. Или всю оставшуюся жизнь. Такова Лихорадка Голубой пустыни.
В задумчивости покидал барак священник. О чем не рассказал ему Мелдинг? Быть может, о чем-то, важном только для самого Мелдинга. О проступке, совершенном много лет назад, но сейчас мучающем душу? Бывает и такое. Или его терзает нечто более реальное, относящееся к нынешним временам?
Иеро освятил свое жилище. Не для себя. Для прихожан. Жизнь священника прозрачна, особенно в маленьких поселениях. Он начинал чувствовать правоту наставников семинарии. «Живущий в стеклянном доме должен быть осторожным, дабы не разбить его». Нет ничего хуже, чем начать свою деятельность с того, чтобы неловким поступком разбить хрупкое доверие прихожан. Долго склеивать придется.
Рон смотрел на труды Иеро с явным одобрением. Вот и еще одна победа над Нечистым!
До победы далече, любезный Рон. Шагать и шагать. Над собою победа — в лучшем случае.
— Где похоронен пер Кельвин? — Иеро долго откладывал этот вопрос. Боялся ответа. Бойся, не бойся, а услышать придется.
— Он ведь повесился, верно? И потому его…
— Что — потому?
— Не оставлять же человека совсем без могилы, верно? Мы его и похоронили, только не на кладбище. Не на нашем кладбище, — поправился Рон.
— А на чьем?
— У круглолицых людей Льда есть свое, родовое. Они, круглолицые, уважали пера Кельвина. Быть может, любили. Пер Кельвин много времени проводил с ними, с круглолицыми. Учил их. И учился у них.