Первое дело Мегрэ
Шрифт:
В комнатушке воцарилась тягостная тишина, и у Клода, так же как и у доктора, перехватило дыхание.
— Словом, его утащила акула. Это уж не наше дело. Мне это дорого стоило. Пятнадцать лет отмантулил. Был на каторге, если хотите знать, потому как присяжные не поверили в историю с акулой. А что касается банкнот… Я иногда заходил к Марбу, он был неплохой малый… У него был ребенок… Я как раз сидел у него, когда узнал, что меня притянут за янки. Бумажки лежали у меня в кармане. Но не такой я дурак! Поднял с полу вон эту трубу, свернул билеты и туда их запихнул. Подумать только, по нынешнему курсу у меня было бы полтора миллиона франков! Пятнадцать лет каторги. Ни
— Знаю! — прервал его Маленький доктор. — Вы не нашли трубы.
— И я уговорил его сына!
— Тоже знаю.
— Но мерзавец уже…
— Я даже могу вам сказать когда! Через два года после возвращения во Францию, когда он жил с сестрой в Сансере, он нашел банкноты в трубе. Что поделаешь? Догадался ли он сразу, что…
— Еще бы! Власти с ног сбились, разыскивая эти банкноты по всему Таити, а такие банкноты… Но он знал, что я на каторге. И воспользовался этим. Построил виллу. А остальное рассовал по банкам. Потом, когда узнал из газет, что я на воле, когда стал слышать по ночам шум… Только я, конечно, дурак. Я не представлял, что он нашел мою захоронку. Думал, отставной чиновник может отгрохать себе такую виллу… Не могу же я пойти в полицию и заявить: «Верните мне деньги, которые я украл у американца и спрятал в игрушечную трубу у такого-то…» Понимаете? И он, пройдоха, прекрасно это знает! Но боится…
Мосье,
Считая расследование законченным и задачу, которую Вы соблаговолили мне поставить, разрешенной, я приношу свои извинения, что не мог лично проститься с Вами и с Вашей уважаемой сестрой, прошу принять… и т. д.
Зачем туда возвращаться? Чтобы схватить мосье Марба за плечи и кинуть ему в лицо". «Вы прекрасно знали, кто ваш ночной посетитель, и не боялись никаких ту-папау! Но вы не смели встретиться с ним один на один. Не смели один на один его убить. Вы страшились и самого поступка, и ответственности… И вот, поскольку он был предупрежден вашим сыном — совершенно неумышленно — о полиции, вы подумали о любителе… «Простодушный любитель» — так, вероятно, отозвался обо мне ваш приятель, прокурор в Невере… Любитель, который будет возле вас, чтобы стать свидетелем и подтвердить, что вы стреляли в состоянии законной самозащиты… Вы мне омерзительны, мосье Марб. Вы воспользовались деньгами, добытыми ценою преступления, и лучше будет, если…»
Прошла неделя. Никаких вестей от Марба. Зато открытка, на которой было нацарапано:
Порядок! Я его дойму. Пьеро.
А полгода спустя:
Договорились. Женюсь на Элоизе. И вилла и деньги — все пополам.
Это было первое дело Маленького доктора в качестве частного сыщика.
— А чек? — язвительно спрашивала Анна.
Он дал ей понять, что будет еще и другой чек… Но ни чека, ни вестей от самого Марба Маленький доктор так никогда и не дождался.
СЕМЬ КРЕСТИКОВ В ЗАПИСНОЙ КНИЖКЕ ИНСПЕКТОРА ЛЕКЕРА
ГЛАВА I
— Дома, —
Лекёр, сидя у телефонного коммутатора, сдвинул наушники, чтобы лучше слышать Соммера.
— А ты откуда?
— Из Лотарингии.
— Зима в Лотарингии была и сорок лет назад не холоднее, чем сейчас, да только у крестьян не было тогда автомобилей. Сколько раз ты ездил к полуночной мессе на санях?
— Не помню…
— Три раза? Два? А может, один? Просто тебе это запомнилось, как запоминается все, что было в детстве.
— Во всяком случае, когда мы возвращались из церкви, дома ждала нас такая кровяная колбаса, какой я с тех пор больше не едал. Уж это-то не выдумка. Мы толком и не узнали, как мать ее делала, что она туда добавляла. Ничего подобного никогда не ел! Жена пыталась сделать такую же, да у нее ничего не вышло. Хотя рецепт она узнала у моей старшей сестры, а та говорит, что он достался ей от матери.
Соммёр подошел к одному из больших, не занавешенных окон, за которыми царила кромешная тьма, и поскреб стекло ногтем.
— Смотрите-ка, стекла замерзли! Это тоже напоминает мне детство. По утрам, бывало, чтобы умыться, приходилось разбивать корку льда в кувшине, а он ведь стоял в комнате!
— Потому что тогда еще не было центрального отопления, — спокойно возразил Лекер.
Кроме Лекера, их было трое — трое «ночных», как их называли. Со вчерашнего вечера, с одиннадцати часов, они дежурили в этой большой комнате. И сейчас, в шесть утра, на них навалилась ночная усталость. На столах лежали остатки еды и три-четыре пустые бутылки.
На одной из стен загорелась лампочка величиной с таблетку аспирина.
— Тринадцатый округ, — прошептал Лекер, надевая наушники, — квартал Крулебарб.
Он схватил одну из вилок, вставил ее в гнездо.
— Квартал Крулебарб? Машина выехала. Что случилось?
— Вызывает постовой с бульвара Массена. Подрались двое пьяных.
Лекер аккуратно вывел крестик в одной из граф своей записной книжки.
— Что вы там делаете?
— Дежурим. Двое играют в домино.
— Кровяную колбасу ели?
— Нет. А что?
— Престо так. Кончаю. Что-то случилось в Шестнадцатом.
На стене против него был изображен огромный план Парижа; маленькие лампочки, вспыхивавшие на нем, обозначали полицейские участки. Как только там получали сигнал тревоги, лампочка немедленно зажигалась, и Лекер тотчас же вставлял вилку в соответствующее гнездо.
— Алло! Квартал Шаио? Машина вышла. Во всех двадцати округах Парижа, у синего фонаря над входом в каждый комиссариат, стояли одна или несколько машин, готовых выехать по первому же сигналу.
— Что у вас?
— Веронал.
По-видимому, женщина. Уже третья за ночь. Вторая жила в одном из фешенебельных кварталов Пасси.
Лекер проставил еще один крестик в другой графе. Мамбер за своим столом заполнял формуляры.
— Алло! Одеон? Что у вас стряслось? Угнали машину?
Это уже по части Мамбера. И тот, записав данные, снял трубку с другого аппарата и продиктовал приметы машины Пьедебефу, телеграфисту, голос которого доносился откуда-то сверху. С одиннадцати часов вечера это была сорок восьмая по счету украденная машина.