Первое дело Мегрэ

Сименон Жорж

Но вот он отвел взгляд от комиссара, резко повернулся к брату, вдруг покраснел и, сверкнув глазами, воскликнул:

— Андрэ! Как ты мог?..

Его возбуждение сразу же улеглось, он наклонился вперед, сжал голову руками и зарыдал, громко всхлипывая.

ГЛАВА III

Комиссар Сайяр, несколько смущенный всем происходящим, смотрел на Андрэ Лекера

с удивлением и даже с некоторым недовольством, приняв, по-видимому, его спокойствие за безразличие. Быть может, потому, что у самого Сайяра не было брата? Но Лекер-то, слава богу, знал своего брата с самого детства. Подобные приступы были ему хорошо знакомы еще с тех времен, когда он был совсем мальчишкой. Как ни странно, он был даже доволен, что на сей раз все обошлось именно так, — ведь могло быть куда хуже: вместо слез, вместо этого удручающего смирения и глубокой подавленности Оливье могло охватить возмущение, непримиримость, и тогда он, не задумываясь, бросал бы каждому в лицо слова правды.

Именно по этой причине он всегда оставался без работы.

Неделями, месяцами он в покорном смирении пережевывал нанесенное ему оскорбление, словно упиваясь болью обиды, потом вдруг, когда меньше всего можно было ожидать вспышки, он из-за пустяка, из-за случайно оброненного слова, улыбки, ничтожного недоразумения давал волю своему гневу.

«Как я должен поступить?» — вопрошал взглядом комиссар.

И Андрэ Лекер взглядом ответил:

«Подождать…»

Приступ отчаяния длился недолго. Рыдания, как у ребенка, постепенно стихли, почти замерли, чтобы затем на миг вдруг возобновиться с новой силой. Потом Оливье, шмыгая носом, робко подняв глаза, осмотрелся и, словно все еще чувствуя себя обиженным, закрыл лицо руками.

Наконец он поднялся, решительный и скорбный, и не без гордости произнес:

— Задавайте вопросы, я готов отвечать.

— В котором часу вы отправились к матушке Файе? Минуточку… Скажите раньше, когда вы ушли из дому?

— В восемь вечера, как обычно, уложив сына спать.

— Ничего непредвиденного в этот день не произошло?

— Нет. Мы пообедали вдвоем. Он помог мне помыть посуду.

— Вы говорили о рождестве?

— Да. Я намекнул ему, что когда он проснется, его будет ждать сюрприз.

— Он предполагал, что получит приемник?

— Он давно уже мечтал о нем. Он не играет, как другие дети на улице, у него нет друзей, все свободное время он проводит дома.

— Как вы думаете, ваш сын не мог догадаться, что вы лишились работы в «Пресс»? Он никогда не звонил вам туда?

— Никогда. Когда я на работе, он спит.

— Никто не мог ему об этом сказать?

— В нашем квартале никто не знает.

— Он наблюдателен?

— Ничто из происходящего вокруг нас от него не ускользает.

— Значит, вы уложили его спать и ушли. Вы брали с собой обычно какую-нибудь еду?

Эта мысль пришла комиссару в голову в ту минуту, когда он увидел, как Годен разворачивает свой бутерброд с ветчиной. А Оливье Лекер, взглянув вдруг на свои пустые руки, прошептал:

— Моя коробка!

— Коробка, в которой вы имели обыкновение носить с собой еду?

— Да. Уверен, что она была у меня вчера вечером. Я мог ее забыть только в одном месте…

— У

матушки Файе?

— Да.

— Один момент… Лекер, соедините меня с участком Жавель. Алло! Кто у телефона? Жанвье здесь? Попросите его, пожалуйста… Это ты, Жанвье? Ты делал обыск в квартире старухи? Не заметил ли ты жестяной коробки с бутербродами? Ничего похожего? Ты уверен? Да, было бы хорошо… Позвони мне тотчас же, как только проверишь… Очень важно… — И, повернувшись к Оливье, спросил: — Ваш сын спал, когда вы уходили?

— Он засыпал. Я поцеловал его на прощание и ушел. Сначала я немного побродил по улицам нашего квартала. Потом пошел к Сене. Посидел на берегу, выжидая.

— Чего именно?

— Чтобы мальчуган крепко уснул. От нас видны окна госпожи Файе.

— Вы решили пойти к ней?

— Это была единственная возможность. У меня не было даже на метро.

— А ваш брат?

Оба Лекера посмотрели друг на друга.

— За последнее время я у него столько набрал, что вряд ли у него что-нибудь осталось.

— Вы позвонили в дверь? Который был час?

— Начало десятого. Консьержка видела, как я прошел. Я ни от кого не прятался, только от сына.

— Ваша теща еще не спала?

— Она мне открыла и сказала: «Это ты, негодяй!»

— И все же вы думали, что она вам даст деньги?

— Я был почти уверен.

— Почему?

— Достаточно было пообещать ей большие проценты. Перед этим она никогда не могла устоять. Я написал расписку, что обязуюсь вернуть вдвое больше.

— Когда?

— Через две недели.

— А на что вы рассчитывали?

— Сам не знаю. Как-нибудь устроился бы. Мне хотелось, чтобы у сына было рождество, как у всех детей.

Андрэ Лекеру очень хотелось прервать брата и сказать комиссару: «Он всегда был таким!»

— Вам легко удалось получить то, за чем вы пришли?

— Нет. Мы долго спорили.

— Примерно сколько?

— С полчаса. Она меня осыпала упреками: ты-де, мол, ни на что не годен, ничего, кроме нищеты и горя, моей дочери не принес, ты виноват в ее смерти… Я не возражал. Мне нужны были деньги.

— Вы ей не угрожали?

Он покраснел и, опустив голову, пробормотал:

— Я сказал ей, что, если не получу денег, покончу с собой.

— И вы бы на это решились?

— Не думаю. Не знаю. Я очень устал и совсем отчаялся.

— Что же вы сделали, получив деньги?

— Пошел пешком до станции Вогренель и сел в метро. Сошел у Пале Руаяль и зашел в универсальный магазин «Лувр». Там было очень много народу. Повсюду очереди.

— В котором часу это было?

— Может быть, в одиннадцать. Я не торопился, знал, что магазин торгует всю ночь. Было жарко. Я залюбовался игрушечной электрической железной дорогой.

Его брат улыбнулся комиссару.

— Вы не заметили, что потеряли свою жестянку с бутербродами?

— Я думал только о подарках для Биба.

— В общем, вы были очень взбудоражены тем, что у вас деньги?

Да, комиссар не так уж плохо разбирался в людях. Ему и не нужно было знать Оливье с детства. Подавленный, бледный, втянув голову в плечи, он жался к стенам, когда у него было пусто в карманах, но стоило там завестись нескольким франкам, как он становился доверчивым или, точнее, беспечным.