Первое имя
Шрифт:
«Мы с Вадькой Колмогоровым вместе волевиками станем, — подумал Паня. — Ничего, Генке нос утрем!»
Прибежали ребята, стали показывать Николаю Павловичу любопытные кусочки руды, найденные на пустыре, а Паня остался с Романом, который продолжал повесть о своих бывших одноклассниках-волевиках, о их дружбе и подвигах. И, слушая его, Паня чувствовал, как растет его воля, растет его уверенность в себе: ведь стали же средние ученики — друзья Романа и он сам — хорошими учениками! Чем Паня хуже их!
— Пойдем ко мне, если хочешь, посидим поговорим, —
Паня готов был идти с ним хоть на край земли.
Домой он прибежал, когда Мария Петровна уже накрывала на стол.
— Обедать садись, — сказала она.
— Я сейчас, мам…
Мария Петровна заглянула в «ребячью» комнату — поторопить Паню — и увидела, что он, забравшись на письменный стол, прикрепляет к стене красочный плакат. Это был режим ученического дня в картинках. Начало и конец каждого дела отмечались передвижными стрелками на маленьких часовых циферблатах. Например, часы показывают 7.15 — нарисован паренек, делающий утреннюю гимнастику, а дальше изображен умывальник-мойдодыр, зубная щетка, гребенка… Сразу видно, что к чему.
Внизу плаката были написаны такие советы:
«Сегодня задано — сегодня выучи!»
«Начинай с трудного!»
«Сделал — проверь!»
«Выучил — повтори!»
— Ишь, как занятно… — сказала Мария Петровна. — Где ты такое раздобыл?
— Роман подарил. Он по этой таблице школу с серебряной медалью кончил… Я по ней теперь буду учиться…
— Тоже медаль получишь? — улыбнулась мать.
— Там видно будет.
Закончив свое дело, Паня спрыгнул со стола, полюбовался плакатом и повторил:
— Увидишь, мам!
— Увидеть бы хоть, что ты за ум взялся. — сказала Мария Петровна. — Что ни день про тебя нехорошее пишут, будто ты не в отца выдался, самозванно живешь, по чужому имени, стыдобушка моя! Уж сколько раз я эту охальщину с забора смывала…
— А теперь не смывай, не надо, мам…
Паня пошел к рукомойнику и, вернувшись, добавил:
— Ты не смывай, все равно еще напишут. Я скоро сам так все смою, что больше ничего не прилипнет!
— Знаю, что ты отцу наобещал, да не знаю, верить ли… — Мария Петровна, однако, не задержалась на этом сомнении: — Уж и то хорошо, что ты об учении стал думать. Не бывало так раньше… Кушай да иди лето доигрывать. Послезавтра каникулам конец.
— Хоть бы скорее! — сказал Паня.
«И этого раньше не бывало, чтобы его в школу тянуло, — подумала Мария Петровна, добавляя Пане борща. — Ну, в добрый бы час да навечно!»
Злоключение
В этот погожий день детвора Горы Железной шумно доигрывала лето, торопясь перебрать все известные ей игры и забавы.
Что только творилось на улицах! Мальчики гоняли футбольные мячи, играли в городки, мчались по асфальтовым тротуарам на двухколесках, а девочки расчертили тротуары классами с «огнем» и «водой», фокусничали с мячиками, пели про каравай и жито.
Тут и там Паня мог вступить в игру: запустить городошной битой, помочь штурмовать укрепрайон или пронестись на одной ноге по всем классам, чтобы насмешить малышей, но не сразу он поддался уличному оживлению. Уж слишком большое расстояние было между его нынешними заботами и всякими там забавами. Пане даже казалось, что он стал большим, совсем взрослым и может думать лишь о серьезных вещах: о том, что он волевик, что любые соблазны ему нипочем, что он вышел на улицу лишь для того, чтобы сказать последнее прости глупеньким детским играм.
Так думал он, когда, заложив руки в карманы и рассеянно посвистывая, шел к Егорше.
На площадке, окруженной березами, он задержался.
Сюда сбежались девочки Железнодорожного поселка показать свои новенькие форменные платья и пышные шелковые банты. В ходу было не меньше десяти веревок, и вокруг одной из них стояла целая толпа. Все смотрели, как прыгает Женя Полукрюкова, и Паня тоже посмотрел. Сначала он пренебрежительно улыбался по поводу этой пустяковой игры, но вскоре улыбка сошла с его лица.
Противная Женька Полукрюкова, в коричневом платьице с белым накрахмаленным передничком, прыгала через веревку, прижав мяч к груди. У нее был такой вид, словно она рассматривает что-то далекое, ну и в то же время прыгает, но даже не замечает того, что прыгает. Две девочки вертят веревку то медленно, то быстро, чтобы сбить Женю, а она все равно прыгает медленно или быстро — и имеет право прыгать еще и еще, потому что правильно меняет стиль: то прыгает сразу обеими ногами, то перебирает ими, будто бежит и бежит, оставаясь на месте, то запрыгала вдруг на одной ноге. Все это было бы неудивительно: мало ли на Горе Железной хороших прыгальщиц! Но они все же после каждого прыжка касаются ногами земли, а Женя, кажется, обходится без этого. Она крепкая, плотная, а совсем ничего не весит, бежит по воздуху, и носки туфелек не успевают задеть землю.
Уже несколько раз сменились девочки, вертевшие веревку, а Женя все бежала, бежала над землей, и глаза ее счастливо блестели.
— Женя всю веревку заняла! — обиделась какая-то девочка.
— Пока она не сбилась, пускай прыгает, — заступились другие. — Она по правилам делает.
— Она никогда не собьется, она чемпионка! — заговорили все девочки.
Женя рассмеялась.
— Гоп! — крикнула она, стала обеими ногами на землю и великодушно сказала: — Пожалуйста, я тоже покручу веревку, потому что мне даже надоело прыгать.
Лишь теперь Паня упрекнул себя в том, что потерял много времени, глазея на чемпионку игры в скакалки-прыгалки. Возле дома Егорши его уже давно ждали городки, волейбол и литой каучуковый мяч. Паня присоединился к шумной компании мальчиков и забыл обо всем на свете.
— Пань, Пань, идем скорее! Девчонки Взрывника бьют! — дернул его за руку запыхавшийся Ваня, он же Опус.
— Не мешай! — отмахнулся Паня, готовясь вкусно угостить мячом хитрого перебежчика, который ловко пробирался к запретной черте поля.