Первое имя
Шрифт:
Они очутились в толпе озабоченных покупателей. Особенно волновались малыши, пришедшие сюда со своими родителями, чтобы стать обладателями таких привлекательных предметов, как ученическая сумка, голубая ручка с пером «86» и чернильница-непроливайка, кого хочешь замарай-ка.
Давно ли Паня был одним из самых шумливых посетителей школьных базаров! А теперь он покровительственно уступает дорогу пискливой мелюзге и не очень удивляется выдумкам универмага. Вот киоск в форме раскрытого букваря, вот киоск-парта. Ничего себе… Медленно
— Обсудим, что нужно купить, — приступил к делу отец. — Как ты думаешь, шестиклассники тоже сумками дерутся?
— Случается, конечно, — улыбнулся Паня.
— Дикость это — хлопать друг друга сумками. Свою ты так обработал, что страшно в руки взять.
— Это еще ничего… У Вадьки один раз от портфеля только ручка осталась, а портфель через забор перелетел.
В собственность Пани перешел портфель из желтой кожи со звонкими замочками, пенал из прозрачной пластмассы и тетради.
— Шум, пискотня, даже голова закружилась, — сказал Григорий Васильевич, когда замочки портфеля щелкнули в последний раз. — Пойдем в сад, отдохнем немного.
По аллее городского сада они дошли до фонтана, шумевшего высокими пенистыми струями, и выбрали скамейку в тени. Продавщица мороженого прокатила мимо них свою тележку; отец взглядом предложил: «Хочешь?», но Паня отрицательно качнул головой.
— Как будто ничего не забыли? — спросил Григорий Васильевич.
— Всё купили, спасибо, батя!
— Учись не ленись, двоек домой не носи.
— И троек даже не будет! — сказал Паня.
— Каждый год мы это слышали, — усмехнулся отец.
— Не будет, — уверенно повторил Паня. — Четверки сначала, может быть, проскочат, а к концу года и от четверок отделаюсь. Если даже тройку принесу, можешь, батя, меня неверным человеком назвать. Сказано слово — не ломается, не гнется и назад не берется! — твердо закончил он.
Григорий Васильевич вгляделся в его лицо:
— Похоже, ты обязательство взял? Ты это подумавши или под горячую руку, по случаю нового портфеля?
— Сам увидишь, батя!.. Ты проходи траншею по-геройски, на новый орден, а я…
— Ишь, ишь, сколько в тебе этой гордости! Лопатой ее не разгребешь…
Из-за поворота дорожки появилась семья Трофимовых в полном составе. Впереди шествовал важный-преважный второклассник Борька в матроске с невероятными золотыми и серебряными сверхадмиральскими нашивками. За Борькой рука об руку следовали его родители — Варя в голубом шелковом платье и Иван Лукич в своем лучшем выходном костюме. Как видно, они тоже собрались на школьный базар.
Григорий Васильевич приподнялся, снял шляпу и приветливо раскланялся.
— Ой, Панечка, милый, хорошо, что тебя увидела! — обрадовалась Варя Трофимова и направилась к Пестовым.
Паня сразу почувствовал неладное. Какое там дело могло быть у Вари к нему? Он вообще недолюбливал Варю и про себя называл ее притворщицей. В присутствии старших Пестовых она говорила с Паней сладким голосом, а в их отсутствие не упускала случая придраться к нему, припомнить ему любую шалость и сравнить Паню со своим ненаглядным Бориской, конечно в пользу последнего. И сейчас по сладенькой улыбочке Вари было видно, что она припасла для Пани хороший «подарочек».
— Панечка, голубчик, — пропела Варя, — какие-то хулигашки на вашем заборе кругом написали, что ты самозванец, так ты не подумай на Бориску, не обижай маленького, а то уж и так ему от тебя житья нет.
— Это не я! — подтвердил Борька. — Это другие мальчишки писали, а мне от тебя житья нет…
— Да и куда ему, глупенькому! По почерку видно, что не он писал. — Варя обратилась к Григорию Васильевичу: — Просто ужас, какие озорные ребята на нашей улице завелись! Такое выдумывают, так обзывают… — В заключение она еще добавила Пане горчицы: — Будет тебе, миленький, работа — забор каждый день мыть.
Ушли Трофимовы…
Теперь Паня сидел не на обычной садовой скамейке, а на куче раскаленных углей и не смел нарушить бесконечное, как ему казалось, молчание.
— Это что же такое, почему тебя так? — спросил отец, тронув его за плечо. — Чего молчишь?
Не подняв глаз, Паня пробормотал:
— Чудаки всякие дразнятся…
— Самозванцем-то, самозванцем почему тебя прозвали, ну?
С невероятным трудом Паня выговорил:
— Потому что ты самый знаменитый горняк, а я учусь по-среднему… И заношусь будто…
— Будто? — повторил последнее слово Григорий Васильевич. — Видать, не будто, а и впрямь, если такое про тебя распускают… Эх, ты!.. Говорил мне Николай Павлович, что ты словно постарше, поумнее становишься, да все это на самом деле «будто», и ничего больше.
Только теперь Паня решился взглянуть на отца. Печальным, даже постаревшим показалось ему лицо батьки.
— Батя, я же сейчас меньше заношусь, а они всё пристают и пристают! — с отчаянием воскликнул он. — А другие разве не заносятся? Получил горновой Самохин орден, так Колька и Толька на руках друг за другом по всему классу целый день ходили. Им можно, а мне почему-то нельзя, да?
— Ты что простачком прикидываешься? — начал сердиться отец. — Правильно они радуются, что их отец орден получил. Да ведь Самохины тебе, небось, не сказали: «Куда твоему батьке до нашего!» А ты каждому глаза канешь: «Мой батька такой, мой батька сякой, моего батьку никто не перекроет!» Разница все-таки!
Как наяву представилась Пане вчерашняя стычка с Федей Полукрюковым.
— А если ты такой и есть, самый непобедимый стахановец, я же правду говорю! — попробовал он защищаться.