Первое предательство
Шрифт:
Как же поступить с огнем, когда наступит время уходить? Можно взять горячий уголек, осторожно завернуть и забрать с собой, чтобы потом зажечь новый костер. Но со временем он опять потухнет, и брат снова столкнется с необходимостью вызывать пламя.
Тогда что делать? Монах не знал, как удался странный трюк, поэтому повторить его не мог. А что, если только ярость способна раскрыть подобные силы? Будет ли он готов доводить себя до такого состояния? Какой человек осознанно окунется в бессмысленный гнев?
Брат уже и так сильно изменился со времен ученичества в коллегии.
Несмотря на тепло от костра, по телу Джосана пробежала дрожь, и он поплотнее завернулся в плащ. Мысли крутились в голове бесконечными потоками. Слишком много гипотез, и отсутствие фактов, которыми можно их проверить. Всю жизнь монаха учили, что страх плохой советчик. Тем не менее заповеди, которые казались столь очевидными в мраморных классах коллегии, теперь виделись в другом свете: банальность, подходившая монаху в укрытии, оказывалась бесполезной для одинокого человека вдали от цивилизации. Его страшили секреты где-то глубоко внутри, и не к кому было обратиться с просьбой о помощи.
Той ночью Джосан долго не мог уснуть, а когда все-таки дрема накатывала, ему снились страшные видения, заполненные насилием, лихорадочными видами города, пылающего вокруг.
Джосан оставался на новом месте два дня, осторожно поддерживая огонь. Поиск еды принес драгоценные плоды: пару пригоршней высохших ягод, которые не заметили птицы, а терпение и усидчивость в течение целого дня вознаградили одной форелью. Однако здесь определенно нельзя задерживаться. Даже если и возвести укрытие из сосновых веток и начать охотиться за дичью — а такими навыками монах не владел, — то оставалось находить пропитание лишь собирательством, но так долго не протянешь.
Беглец тщательно обдумывал все варианты. Страх разоблачения загонял его глубоко в чащобу леса, где единственными признаками жизни были следы дичи. Тем не менее выживание подразумевало еду и укрытие, а чтобы найти и то, и другое, нужно вернуться в места, где обитают люди. Джосан провел рукой по волосам — все еще короткие, но через месяц или два отрастут до длины, которая не вызовет вопросов у деревенских. Тогда монах станет похожим на работников с юга, коротко стригущихся из-за летней жары.
Когда беглец упаковал остатки немногочисленных пожитков, то озадачился вопросом, что может трудяга с юга делать в северных краях империи. Возможно, в юности уехал из дома, а теперь вернулся, чтобы получить наследство?
Монах грустно усмехнулся. В какой-то степени он действительно вступил в право наследования. Впервые за долгие годы он задумался, кто же оставил плачущего ребенка на ступеньках коллегии, без намеков о происхождении, но с привычным для подобного щекотливого дела кошельком с золотыми монетами. Был ли его отец дворянином, чьи почитаемые предки когда-то связывались с ним кровными узами бывших правителей Икарии? Либо Джосан — потомок ветви незаконнорожденных, которую скрывали из страха навлечь яростный гнев императора Аитора?
Беглец не забыл татуировку с ящерицей на теле убийцы. Вероятно, это знак тайного сообщества либо печать бывшего императорского дома. Рептилии всегда ассоциировались с магией из-за таланта к перевоплощению и способности выращивать потерянные конечности. Знал ли чужак о скрытых талантах своей жертвы? Если догадывался, то почему предпочел избавиться от Джосана, а не привлечь на свою сторону?
Если только они были знакомы, и судьба монаха несла отпечатки поступков, которые тот не помнил.
Какими бы секретами ни владел убийца, есть ли вероятность, что брат Никос в курсе происходящего? А все старые учителя из коллегии в сговоре с врагами и намеренно держат его в неведении? Хотя, может быть, долгие годы изоляции сыграли со смотрителем дурную шутку, заставляя видеть заговоры и тайны там, где ничего нет?
Если ответы и существуют, то явно не здесь, в глубине чащи. Джосан аккуратно достал уголек из тлеющего костра и уложил в глиняную чашу. Он заранее заготовил пригоршню деревянных щепок, чтобы поддержать огонь в течение путешествия.
Взглянув на расположение солнца, путник начал пробираться на юг. Скитания завели его далеко от главной императорской дороги, однако через пару дней Джосан набрел на узкую грязную дорогу с многочисленными следами копыт и сапог. Монах последовал по этому пути, который привел в маленькую деревушку, всего с десяток домов. Его приняли с подозрением, как и полагается относиться к растрепанному незнакомцу, вышедшему из леса. Однако сплетни об убийце, выдававшем себя за монаха, не дошли до деревенских жителей, и уже за это можно благодарить Богов.
Холодная погода поспособствовала спасению, поскольку крестьяне испугались мороза и решили собрать последние желтые тыквы, спеша унести их с полей до того, как заморозки погубят урожай. Неохотно жители позволили Джосану помочь в обмен за горячую похлебку из ячменя и возможность провести ночь в коровнике в окружении полудюжины вонючих козлов. Вдова, которая одарила подобным гостеприимством, казалось, ожидала от путника отказа, однако истощение и усталость переиграли гордость. А козлы на самом деле оказались замечательными компаньонами. Впервые за долгие недели беглеца не преследовали кошмары.
Наутро хозяйка дома дала помощнику миску с овсянкой, простояв над душой, пока тот завтракал — вдруг убежит с драгоценной посудой. А потом настоятельно посоветовала уйти и больше не возвращаться.
Джосан покинул деревню, выбрав восточное направление, где разветвлялась дорога. Он провел ночь в лесу, а следующим днем добрался до нового поселения. Народ там оказался еще подозрительнее, даже не позволил испить воды из общего колодца. И все-таки руки не подняли, разрешили пройти дальше.
Когда монах ушел из деревни, пошел дождь — холодный ливень, из-за которого он промок до нитки. Сначала влажная кожа сандалий натерла ступни, а потом ноги и вовсе окоченели от холода. Деревья не смогли защитить от промозглого ветра, и, наклонив голову, путник продолжал двигаться вперед, даже когда дорога превращалась в грязное болото.