Первое танго в Париже: Привилегия для Эдисона
Шрифт:
Павел крепко спал, лежа на спине. Уморила она его своими ночными сказками. Шахерезада! Одеяло сползло с живота спящего и открыло ее взгляду нечто любопытное. Белый прямоугольник пластыря в самом низу живота! Сгорая от любопытства, Маша осторожно потянула его за уголок. Павел негромко замычал и начал переворачиваться на бок. Маша быстро передвинула подушку немного в сторону, но муж, сонно повозившись, нащупал головой подушку и глаз не открыл. Вспорхнувший было сон снова овладел им, но вскоре на лице его разлилась блаженная улыбка. Маша продолжила медленно отлеплять пластырь. И наконец она смогла прочитать татуировку: «Я люблю
— Ха-ха-ха! — неожиданно расхохотался Павел, вскакивая в постели и вздымая руки вверх, изображая из себя страшного и ужасного. — Думала, я сплю? А вот и нет! — Он сграбастал жену и одним движением уложил ее на постель, тут же закрывая рот поцелуем.
— Пашка, сумасшедший! — попыталась запротестовать Маша.
— Ты сегодня такая, Маша, такая…
— Нет, скажи, зачем ты это сделал? Это же больно!
— Глупенькая! В салоне татуировок мне эту надпись нарисовали. Через месяц она бесследно сойдет.
— Ах ты!.. — Маша вывернулась и оседлала Павла. — Так вот почему ночью мне было так страшно! Потому что тебя не было рядом! Значит, во сне я почувствовала твое отсутствие!
— Ну как тебе, нравится? Правда, пришлось волосы удалить, но для тебя мне ничего не жалко.
Маша взглянула на демонстративно торчавший на гладко выбритой коже объект и нашла всю картину очень даже симпатичной.
— Ну, Пашка, теперь моя очередь. — С мстительной улыбкой посмотрела она на Павла и рукой сжала ему губы бантиком…
Только через полтора часа они снова выбрались на палубу и уселись в кресла, расслабленно разглядывая снующие по Сене суденышки.
— Ух ты, Маша, настоящая джонка!
— А вон, смотри, целая гроздь воздушных шариков тащится за лодкой. — Маша привстала, указывая пальцем на проплывающую по волнам посудину.
Потом они отправились гулять, впитывая звуки, запахи — жизнь загадочного Парижа. Обоим не хотелось ни думать о чем-то другом, ни вспоминать что-то. Они в Париже, вдвоем! Что может быть прекраснее?
Ночи же их были беспокойными. Вся история с медальоном взбудоражила обоих. Каждого по-своему. Правда, Павел был беспечнее — ему хотелось исследовать занятную находку и отыскивать для нее все новое применение. Медальон он не снимал, ощущая себя отмеченным необыкновенной судьбой.
Маша успокоилась было после насторожившей ее картины мужниного вожделения к другой женщине, ведь она себе это нарисовала. Но чувство тревоги не покидало ее. Она продолжала ждать нового подвоха от зловредной игрушки. И во время одной из прогулок по набережной Маша вдруг не сдержалась:
— Паша, мне кажется… свойства медальонов не во всем хороши.
— Маша, фокус ведь не в свойствах металлической штуковины. Он в том, как их, эти свойства, применять!
— А что, есть разница? — серьезно спросила Маша. Встретив ее взгляд, Павел расхотел ерничать и виновато задумался. — Паша, сними его! — В Машином взгляде читались решимость и готовность идти до конца.
— З-зачем? Почему же? — еле слышно спросил Павел. — Разве тебе плохо?
— Мне плохо, — тихо ответила ему Маша. — То есть мне хорошо, но я боюсь, что твои чувства ко мне начнут стираться. Ты помнишь бедняжку Евгению? Помнишь, как она разрывалась между Томасом и Пьером? Вспомни свои слова! Ты ведь, признайся, считал ее предательницей!
— А ты ее оправдывала… — уклонился Павел от прямого ответа.
— Да, оправдывала, потому что она не виновата. То есть… — Маша сбилась, но тут же нашла нужную мысль. — Паша, я хочу напомнить тебе, что это ты потомок Эдисона, а не я. Это в тебе течет кровь Евгении! Именно она пала жертвой неукротимого действия медальона. Я хочу тебе сказать, что твой тип чувственности, возможно, на генетическом уровне имеет предрасположенность поддаваться тому, у кого на шее эта штука. Ты меня понимаешь?
— Но ведь сейчас второй медальон у тебя… Значит, я поддаюсь только тебе.
— Все может случиться. Медальон может оказаться на ком-то другом. И все твои чувства ко мне… — Маша не сдержалась и закусила губу.
Павел медленно, словно объятый чем-то густым и липким, потянулся к шнурку на своей шее.
— А если я не сниму? — вдруг спросил он с волнением, остановив движение руки. — Если я не сниму его?
Из Машиных глаз покатились быстрые горячие слезинки. Руки ее потянулись к лицу. Беспомощность и отчаяние добавили ей морщинок вокруг глаз. А ведь за каждой стоят совместно прожитые годы, подумал вдруг Павел. Он знал все эти мелкие и почти незаметные черточки. Любимого человека они делают еще более родным, близким. Морщинки появлялись у них у обоих. От одних и тех же радостей и печалей, одних и тех же бессонных ночей и тревожных дней. Как общие дети — эти паутинчатые отметинки общей судьбы… Не успел Павел додумать эти очистительные мысли, как Маша медленно повернулась и пошла вдоль набережной, неловко переставляя ноги. Плечи ее поникли, голова опустилась.
— Маша! — позвал он.
— Что, Пашенька?
— Я снял его, смотри! Ты видишь? — Его рука рванула шнурок.
Те, кто видел, как любящие возвращаются друг к другу после размолвки, поверят: Маша даже немного подросла, фигурка ее вернула былой стройный и точеный вид. Ноги упруго развернули тело и понесли навстречу любимому, единственному, исключительному. И несмотря на то, что размолвка длилась всего несколько минут, объятия были жаркими, как после долгой разлуки.
— Смотри, Маш, я могу надеть его снова, — горячечно шептал Павел, проглатывая окончания слов и не имея возможности вообще что-либо произнести внятно, потому как его губы были на Машиных губах. — Смотри, — оторвался он от них и быстро накинул шнурок на шею, неловко тычась лбом в Машино мокрое от слез лицо. — Видишь? Он не берет меня, видишь, он не действует больше на меня, ты моя, понимаешь? И никакой закон прошлого, удесятеренный глупыми бактериями, чтоб им пусто было, теперь не имеет над нами силы. Ты видишь? Ты веришь мне?
— Вижу, Паш, но давай от греха подальше… н-ну… выкинем его, а?
— Давай. Только отдадим сначала Симоне все, что там есть в них внутри, ей пригодится, — со вздохом предложил Павел, словно отсекая от себя какую-то важную часть жизни и боясь передумать.
Сказано — сделано.
Симона вывела все содержимое украшений в пробирки и возвратила ставшие совершенно безобидными вещицы супругам.
— Ну вот и конец истории с таинственным влиянием, — счастливо вздохнула Маша и потащила Павла прогуляться по набережной. Скоро пора возвращаться домой. Как же они будут вспоминать эти речные трамвайчики, эти волны, плещущиеся под парижским небом, и сравнивать их с беспокойным плеском полноводной Невы.