Первопричина: Лагерь смерти
Шрифт:
— Не нравится, сука? Не нравится? Это только начало, падаль. Сейчас ты всё почувствуешь.
— Подожди, сестра, — поднимает руки Белка. — Родные, милые, любимые, разрешите мне. За сына. Пожалуйста.
Девушки кивают, отходят. Белка хрустит пальцами, вздыхает. Наклоняется к перепуганной Марте и чмокает губами. Кивает Маришке и отходит от стола к стеллажам.
Маришка поднимает руки. В углу, над раковиной взрывается кран. Вода хлещет вверх, там собирается в шар и летит к столу. Зависает над Мартой, из него тянутся щупальца и проникают в рот Марты и другое, противоположное отверстие. Живот её раздувается, кажется что лопнет, но тут Маришка останавливается. Отходит…
— Я долго думала как именно убью тебя, — держа руку за спиной возвращается Белка. — Долго… Я мечтала, Марта, мечтала как сделаю с тобой нечто настолько ужасное, насколько это вообще возможно. Но, как только мы встретились, все мечты рухнули. Поэтому… Во! Это называется кипятильник.
— Прижигать будешь? — всхлипывает Марта. — Может не надо. Я проиграла, вы справились. Ну не так же…
— Прижигать? — удивляется Белка. — Марта, ты меня с собой не сравнивай. Мне надо не только поиздеваться, но и убить тебя. Поэтому…
Белка бежит к стеллажу, хватает банку вазелина, обмазывает кипятильник и с размаху всаживает его между ног Марты. Морщась от её криков хватает шнур, закрывает глаза берётся пальцами за вилку.
— Твари! — кричит Марта. — Биомусор! Вы все обречены. Третий Рейх раскатает вас и ваш поганый союз. Немецкие солдаты катком пройдут по остаткам вашего народа. А вы, твари… За то что сделали, вас заставят смотреть как солдаты насилуют ваших детей. Жалкие рабы. Шелуха! Лысые обезьяны. Проклинаю вас!
Белка закрыв глаза хмурится. Марта кричит громче, разрывая кожу о полосы металла пытается вырваться.
Все они стоят и молча смотрят на неё. Крики жертвы их не трогают. В глазах их ярость и злоба. Ни капли сострадания. И это страшно…
Крики Марты переходят в стоны. Она хрипит, дёргается, открывает рот и выплёвывает парящую воду. Живот её ходит ходуном, раздувается и наконец лопается.
Белка бросает шнур, рыдая убегает к двери и скрывается там. Через несколько секунд возвращается, с большой банкой в руках, садится на пол и раскачиваясь поёт колыбельную.
— Что с ней? — видя что все готовы расплакаться спрашиваю.
Ответа нет, поэтому иду к Белке, наклоняюсь и с ужасом вижу в банке ребёнка.
— Мама…
— Я этого слова так и не услышала, — продолжая раскачиваться монотонно произносит Белка. — И благодаря этой мерзости, увы не услышу.
— Новорождённый…
— Нет! — поставив банку вскакивает Белка. — Он даже родиться не успел! Эта сука вырезала его из меня и убила! Жалеешь её? Считаешь нас жестокими? У меня есть право быть жестокой. У меня есть цель. И я не успокоюсь пока последняя фашистская гнида не сдохнет. Старики, женщины, дети, все кто хоть как-то им сочувствует, все кто закрывал на это глаза, я уничтожу всех. И пока я их не уничтожу, моя месть не свершится. Мне плевать на всё, я пойду до конца. Я…
Белка всхлипывая оседает на пол, целует банку, поднимается и уходит к Владу. Утыкается лицом ему в грудь и горько плачет. Так жалобно что даже у Горчакова слёзы на глазах наворачиваются.
— Мы отомстим, — обнимая Белку шепчет Влад. — Обязательно. А теперь… Херр Нойманн. Ну что же вы там стоите? Подползайте.
— Владислав, меня заставили. Я…
— Мариша, он твой…
Маришка тут же свирепеет. Двумя ударами укладывает Нойманна на пол, срывает с него одежду и поставив на четвереньки пробивает в бок. Пока он пытаясь отдышаться хватает ртом воздух, Мариша уходит к столу, берёт шипованную дубинку и улыбаясь возвращается. Пинает Нойманна в живот, укладывает лицом вниз, садится на него, поднимает дубинку…
Слышится треск разрываемого мяса. Вой Ноймана и…
— Нравится тварь? — двигая дубинку спрашивает Маришка и вместе с этим бьёт его в бок. — Ноавится?! Кричи громче падаль. Кричи! Что, тварь, больно. Я тебя наизнанку выверну.
Рука Маришки становится прозрачной, теряет форму и удлиняется. Проникает в рот Нойманна и тут… Закрываю глаза, видеть подобное не хочу. Закрыть уши не получается, даже зажав их ладонями, я слышу хрипы, хлюпанье, треск разрываемого мяса и хруст костей.
— Легко отделался, — шипит Маришка. — Сорвалась.
Открываю глаза и вижу что она на самом деле вывернула его. Причём даже в таком состоянии, Нойманн жив сердце бьётся, лёгкие питаются сжиматься. В глазу на изуродованной голове, видно безумие… Двоих врачей, которые пытались спрятаться... Одного держит в пузыре Роза и глядя как его раздувает улыбается. Второго хихикая медленно поджаривают близнецы...
— Собираем документы, — командует Влад. — Пора убираться.
Пока все потрошат столы и шкафы, закуриваю и смотрю на растерянного Горчакова. Который…
— Товарищ капитан.
— Нестерова, не надо. Я против таких поступков. Но… Ты не знаешь что творится в лагерях. Прости, но рассказывать я пока не в состоянии.
— Я не об этом. Как уходить будем? Нас теперь больше. С нами несколько сотен узников.
— Что-нибудь придумаем, — отвечает за него Влад. — О! Нихрена себе. Моё дело. Так я целый сержант. Мне на самом деле аж целых двадцать два. Сирота. Интересно откуда у Марты эти документы? Печати то советские. А тут на фото я посимпатичнее буду.
— За то я страхолюдина, — показывая свою папку морщится Роза. — Лысая, тощая как скелет. Фу…
— Интересные они существа, — вздыхает Горчаков.
Настолько интересные, что меня с новой силой тянет к Владу. Мне хочется поговорить с ним. Неважно о чём, просто…
Поговорить не получается, начинается спешка. Сборы и подготовка к отходу. Потому как в шахтах под лагерем бомба, которая через восемь часов превратится нас в пар.
В спешке собираются продукты, медикаменты, тёплая одежда для узников. Всё это выносится наружу. Влад толкает речь, о том что советы своих не бросают. Но тут… Освобождённые мгновенно делятся на три группы.