Первозимок
Шрифт:
Присели.
– Наверное, завтра в село немцы придут, - сказал Женька.
– Надо организовать отряд. Если мы будем по одному - нас, как слепых котят, перетопят. Надо держаться вместе.
И Евсейка почувствовал радость в груди, и показалось уже не таким страшным предстоящее, когда их стало трое.
Слабый Павлик был не в счет.
– Какие будут предложения?
– спросил Женька, подражая голосом председателю сельсовета. И лицо его впервые было совершенно серьезным.
– Надо избрать командира, - предложил Валька.
– А что избирать?
– заметил Евсейка.
–
– Кто - за?
– спросил Женька.
Евсейка и Валька подняли руки.
– Единогласно, - подвел черту Женька.
Потом Вальку избрали судьей отряда, Евсейку - разведчиком. Договорились встречаться здесь, близ разрушенной лесопилки.
А когда вышли из-за угла - лицом к лицу столкнулись с Тюльневым.
– Ты что?!
– сразу напрягся командир Женька-Багор.
– Подслушивал?!
– Н-нет...
– запнулся Тюльнев и, помедлив, сказал: - Я тут случайно... В лес шел.
– Смотри!..
– показывая кулак, предупредил Женька.
– Будешь вынюхивать - убью! А ну, дуй отсюда!
Тюльнев хотел еще что-то сказать, но поглядел на сплотившуюся перед ним тройку и, весь как-то сразу съежившись, заспешил в сторону села...
Евсейке стало жалко Мордана.
– Может, зря мы так. Из одной школы ведь...
– Не зря!
– твердо возразил Женька.
– Не верю я ему: направлялся-то видите куда? А говорил, что шел в лес, у сарая оказался случайно.
– Может, от обиды перепутал направление. Такое бывает, - заступился за Тюльнева и Валька.
Утром по большаку и по обочинам, вдоль опушки леса, промчались сероватые мотоциклы с такими же угрюмо-серыми седоками, готовыми ответить пулеметной очередью на любой шорох в кустах.
И разнеслось от избы к избе наводящее ужас: «Людоед!»
Его представляли похожим на гориллу, а он оказался молодым, и даже... красивым, стройным.
Багаж его пронесли в избу Тюльневых, куда прошел и он сам - понаблюдать за распаковкой. Впрочем, Евсейка сначала услышал о прибытии Штампфа, а увидел его чуть позже, когда наполнилась гомоном солдатни и бывшая лесопилка.
Немцы обшарили каждую яму, каждый завалившийся амбар и вытащили на белый свет Евсейку с Павликом, которые не догадались как следует спрятаться. Да, по совести, и не знали пока, где можно укрыться от этих бандюг.
Чернявый солдат, вытолкнув их из сарая, осклабился, показывая желтые зубы.
– Партизаны?!
– И, сделав зверское лицо, повел автоматом.
– Цук! Цук!
Вот тут-то и подошел Штампф.
Евсейка обомлел, на секунду позабыв даже об опасности, и не сразу поверил себе, узнав в подошедшем офицере того самого работника облоно, что однажды хотел увезти его в город... Или не хотел?
– О-о!..
– воскликнул Штампф, тоже узнав Евсейку. Что-то сказал по-немецки солдатам.
Те подобострастно захохотали.
– Беспризорник!.. Я тоже был как беспризорный! Потому что имел несчастье родиться в России, а Россия имела несчастье стать большевистской. Мы освободим Россию от большевиков. Я оказался здесь раньше моей армии, чтобы выяснить, как это можно сделать быстрее, чтоб установить здесь новый порядок. Ты меня выручил на этой станции с моими фальшивыми документами, когда я выяснял диспозицию русских на этом участке: как защищены дороги и военные объекты... А долг - говорят твои соотечественники - платежом красен! Так?
– И, опять не дождавшись ответа, что-то приказал чернявому солдату. Потом снова обернулся к братьям, язвительно добавил: - Будет у вас шоколад! У всей России будет!
– И он коротко взмахнул рукой, давая понять солдату, чтобы тот действовал.
Солдат легонько, но твердо подтолкнул Евсейку и Павлика автоматом:
– Ком, киндер! Ком!
Когда их привели к загону, где раньше был конный двор, солнце уже перевалило за полдень. Невысокий, в три жерди, загон охраняли со всех сторон солдаты, а внутри уже толпились люди - в основном молодежь, дети. Знакомые, незнакомые...
Павлик едва сдерживался, чтобы не заплакать. А Евсейка был настолько ошарашен всем происходящим, что не вдруг сориентировался в обстановке. И первое, что отчетливо осознал он, - это жуткое, передаваемое из уст в уста: «Погонят в неметчину...»
Когда солнце уже начало клониться к горизонту, их, как стадо, погнали по большаку в далекую, неведомую и ненавистную Германию.
Дорогой в нестройную толпу вливались, подгоняемые со всех сторон, люди.
Когда осталась позади Каменка, уже завечерело. Ни еды, ни питья целый день не давали.
Особенно тяжело было Павлику - он быстро выдохся. А Евсейке и в мирное время приходилось иногда весь день проводить на ногах, так что это бесконечное движение на запад его не так сильно изнурило.
Их остановили на привал, а может быть, на ночлег, когда солнце уже нырнуло за горизонт.
Криками «Зитцен зи зих!» [3] , а больше жестами немцы: приказали всем сесть, где стоят. И люди, не решаясь перечить, опускались кто на обочину, а кто прямо в пыльную колею.
Справа и слева от дороги на легком ветру шелестела лебеда, а за ней - неубранные овсы. Чуть впереди виднелся овраг.
Евсейка накинул на плечи Павлика подаренный ему невесткой Михеича пиджак. И тут Евсейка с изумлением обнаружил в толпе Мордана. Вернее, Тюльнев, наверное, заметил его первым. Потому что громко выкрикнул что-то и вскочил на ноги, делая движение в сторону Евсейки и Павлика.
3
Садитесь!
– (нем.)
Охранник толчком приклада в спину опрокинул Мордана на землю и что-то длинно, зло выговорил: должно быть, ругнулся.
Не успели Евсейка с Павликом толком сообразить, что к чему, - из-за спины, со стороны оставшейся далеко позади Каменки, послышался цокот копыт.
И опять уставший изумляться Евсейка с трудом признал во всаднике отца Мордана.
Потому что он был в невиданной еще Евсейкой форме: серой, с выпушками. А за спиной у него, как палка, торчало дуло винтовки.
– В полицаи пошел, гад...
– прошелестело из конца в конец сидящей на земле толпы.
– Давно небось часа своего ждал...