Первозимок
Шрифт:
– То - они, а то - мы...
– заупрямился Валька,- Мы не должны быть как они. Мы должны - все как положено, по справедливости.
– Ну, вот ты и давай эту справедливость, раз ты законник!
– решил Женька.
– Суд надо, не я один решаю...
Выяснилось, что кроме судьи нужно еще прокурора, адвоката и двух народных заседателей.
– Может, ты еще и Людоеда потребуешь пригласить?!
– возмутился Женька.
– Его - не обязательно, - невозмутимо отпарировал Валька.
– Я читал: можно судить заочно.
Хотели
Расселись вокруг пенька, и Валька уже хотел объявить о начале заседания, но вспомнил, что предварительно необходимо составить акт об убийстве Штампфом мирных, ни в чем не повинных жителей. Достал из кармана старенький блокнот без обложек, огрызок карандаша и, не обращая внимания на протест Женьки, по всем правилам составил обвинительный акт.
Подписали его все трое без обсуждения. Перед открытием заседания Валька предупредил, что в данном конкретном случае обвиняемого можно судить «с особым пристрастием».
Роль прокурора, как если бы это само собой разумелось, взял на себя Женька.
Речь его была яростной, справедливой, с частными добавлениями по адресу Штампфа: «хад... хадюка... хадина...» Не забыл Женька-прокурор и о раненых красноармейцах, собственноручно расстрелянных Людоедом, и о старой бабке... и, уж конечно, о добром Михеиче, который до последних лет работал кузнецом, и не было избы в селе, для которой бы он что-нибудь не сделал... Можно сказать, Михеич своими руками все село строил...
В заключение Женька-прокурор потребовал для Людоеда-Штампфа смертной казни «через повешение»...
А когда он сел, Евсейка в наступившем молчании неожиданно тихо спросил:
– А кто... выполнять будет... казнь?..
Все трое на какое-то мгновение замерли. И только тут осознали всю справедливость высказывания Вальки: «то - они, а то - мы...».
– Судим втроем - и выполнять будем втроем!
– наконец решил командир Женька.
Это был какой-никакой, но выход.
– Теперь защищай, - сказал Евсейке Судья.
– Я?!
– Евсейка даже привстал.
– Я его ни за что защищать не буду.
Твердость, с какой он высказал свое решение, не оставляла сомнений, что пытаться переубедить его бесполезно.
Это была новая загвоздка в деле.
Наконец и трудную роль адвоката после некоторого колебания взял на себя Женька.
Выступление его на этот раз было коротким. Ничего человеческого в Штампфе Женька не нашел. Но в качестве адвоката попросил судью заменить казнь через повешение расстрелом...
Не зря все-таки Женьку Багра выбрали командиром: голова у него была что надо.
Так и записали в окончательном приговоре: «расстрел».
Только где взять оружие? А после этого где подстеречь Штампфа? Один он по селу никогда не ходил. А у дома Мордана (которого, кстати, давно не было видно), где со дня появления в селе обитал Штампф, круглые сутки дежурили немецкие автоматчики.
Распределили обязанности. Евсейке как разведчику поручалось, отставив до поры поиск партизан, не сводить глаз с дома Тюльневых - следить за Штампфом: когда приходит, когда уходит, где бывает, под какой охраной... То есть изучить каждый шаг Штампфа, чтобы определить, когда его можно захватить врасплох, одного.
Женька и Валька должны были тем временем решить, где и как они смогут в нужный момент, без лишнего риска, взять оружие...
И тут Евсейка услышал, или только почудилось ему, шорох за кирпичной кладкой... Он сразу весь насторожился, предостерегающе поднял руку.
Женька и Валька тоже, как по команде, замерли, глядя на приятеля.
Переждав минуту-другую, Евсейка ужом скользнул к остаткам бывшей кирпичной кладки. Приподнялся от земли и осторожно выглянул через неровный, в проломах барьер. Никого не было. Но Евсейке опять почудилось, будто тень мелькнула в прилежащих к стене кустах...
Долго, до боли в глазах всматривался в зеленую чащу. Потом вернулся к друзьям.
– Что?..
– тревожно спросил Женька.
– Показалось...
– ответил Евсейка.
Но самого почему-то еще долго потом не оставляла затаенная тревога.
Женька и Валька никак не могли решить, у кого из полицаев, и главное - чтобы вовремя, не поднимая тревоги раньше времени, можно украсть винтовку.
В том, что оружие легче взять у полицаев, чем у немцев, они не сомневались. Хотя легкость эта была, конечно, очень относительной:
Не лучше обстояло дело и с разведданными.
Евсейка видел: ровно в семь часов утра Штампф выходил на крыльцо в черном, наглухо застегнутом кителе, в ярко начищенных сапогах, в фуражке с высокой тульей, с черными перчатками в левой руке и пистолетом на ремне, кобура которого была всегда слегка сдвинута на живот.
Подтянутый, стройный, он небрежно, не глядя на часового, вскидывал руку к фуражке, отвечая на его приветствие, а затем минуту-две, чему-то едва заметно улыбаясь тонкими, сомкнутыми губами и слегка покачиваясь с пятки на носок, вглядывался в окружающий горизонт: то ли любовался природой, то ли думал, кого бы еще убить...
Затем Штампф неторопливо натягивал перчатки, спускался с крыльца на землю и следовал в комендатуру, которая разместилась в помещении бывшего сельсовета и находилась всего в каких-нибудь стапятидесяти метрах от дома Тюльневых.
Молчаливый часовой, оглядываясь по сторонам, следовал за ним как тень...
Потом весь день до обеда в комендатуру и из нее сновали немцы, полицаи, староста, которого никто в селе не знал, но отец которого, говорили, еще до революции владел здесь мельницей, скотобойней (от которой теперь и следа не осталось), землями и даже лесом...