Первые залпы
Шрифт:
Советское оружие было непобедимым! Советское оружие будет всегда побеждать!
Честь и слава нашей великой Родине!
С именем Родины эти парни в зеленых фуражках вступали в комсомол, принимали военную присягу, вытягивались во весь рост на торжественных собраниях.
Теперь они были готовы умереть за нее…
Младший лейтенант обходил огневые точки, проверял боевую готовность. Он был сосредоточен и немногословен. И то же самое видел в своих людях. Не было ни лишних разговоров, ни суеты. Настороженность и тревога владели людьми. Как все мужественные
Здесь, на границе, они прошли хорошую школу. Тот, кто хоть один день проведет на границе, не забудет ее никогда. А тут — три года!.. Изо дня в день, из ночи в ночь.
Вот рядом, через реку, — совсем другой мир, другая жизнь, чужая и враждебная. И кажется, что там все другое, не такое, как у нас: и небо темнее, и птицы не поют, и цветы не такие. И ждешь, что в тебя выстрелят вон из-за того дерева или запустят гранатой, что кто-то идет или ползет сейчас в нашу страну, чтобы причинить несчастье. Нервы напряжены, глаза замечают трепет каждого листика, слух обострен.
Граница не только географическое понятие, она проходит через сердца людей, делая их чрезвычайно чуткими к правде и лжи, добру и злу. Иной пограничник, лежа в секрете, видит свою родную деревеньку где-нибудь на Смоленщине, слышит легкое дыхание невесты, ощущает запах ржаного хлеба в родной пятистенной избе. И у него такое чувство, будто только он один может защитить все это от страшной беды. Только он и никто другой. Его сердце, его руки, его глаза. Он в ответе за все.
Горбунов верил в своих людей, верил, что они не дрогнут в решающий час.
Молчаливый и сосредоточенный, он спустился в блокгауз сержанта Василия Шалагинова. Тот встретил его у входа:
— Товарищ младший лейтенант, первое отделение к бою готово!
Он смотрел на начальника открыто и задорно, словно речь шла о том, что он готов участвовать в состязании по стрельбе.
Бойцы его успели устроиться в блокгаузе с удобствами. Горел огрызок свечи. Под ноги, чтобы не стоять в лужах, постелены доски.
«Когда это он успел?» — с теплотой подумал Горбунов, а сам шагнул к пулеметчику и спросил строго:
— Доложите ваш сектор обстрела!
Ефрейтор Арсентий Васильев доложил — четко, без запинки.
Влево от амбразуры уходила сельская улица — с хатами, в которых не светилось ни одно окошко, с каменными погребами, укрытыми зеленым дерном, с домом напротив, в котором жили Денисюки, — тоже темным и молчаливым. Вправо рос большой сад, и за ним просвечивали постройки.
Горбунов посмотрел в другую амбразуру, в третью, в четвертую… Трава и кусты не мешали обзору, секторы обстрела были определены точно, но дальность и маневренность огня ограничивали эти чертовы сараи и хаты. Нет, придется драться за селом, все время меняя позиции, нанося неожиданные контрудары.
— Неважные у нас позиции, — сказал Горбунов. — Никакой видимости.
— Зато от снарядов укрытие, товарищ младший лейтенант! — ответил Шалагинов.
— Это на первой стадии боя, — возразил Горбунов. — Потом придется выйти из блокгаузов.
— Ясно!
Горбунов козырнул и вышел.
Так он проверил все огневые точки, и всюду командиры докладывали ему о готовности своих отделений к бою.
«О чем они думают? Какими словами изредка перебрасываются между собой?..»
Вернувшись в канцелярию, он уточнил с Горбачевым и Зининым последние детали предстоящего боя.
Переждать артобстрел в блокгаузах и окопах — это во-первых. Во-вторых, получив от наблюдателей точные данные о движении немцев, внезапно ударить по ним. В-третьих, если сил у противника немного, переправиться через реку и разгромить германскую пограничную «ваху» в Бубеле-Луковиском. Во-он она темнеет там, и над нею горит фонарь. Уничтожить это гнездо! В-четвертых, пропустить передовые части Красной Армии через границу, а уж там, на чужой территории, она даст жару немцам! Ох, и даст!
Пограничники верили, что помощь быстро придет.
Вот если бы еще долговременные огневые точки Волчинского укрепрайона были вооружены!.. Совсем было бы хорошо. Этим летом на участке заставы, вдоль самой границы, их построили несколько — железобетонных громадин, зарытых в землю, со своими телефонными линиями, водопроводом, жилыми помещениями, с амбразурами для пулеметов и орудий, позволяющими вести фронтальный и фланкирующий огонь. Да вот не успели привезти и установить в них орудия и пулеметы. И стоят эти доты пустыми и беспомощными, и охраняют их красноармейцы без винтовок.
Несколько бойцов из этой сторожевой команды вместе со строителями стояли в Новоселках, неподалеку от заставы.
— Надо бы им винтовки выдать с патронами, — предложил Зинин.
— Уже выдали, я распорядился, — сказал Горбунов.
Лампу погасили: за окном брезжил рассвет. Утихомирилась мошкара. Пахнуло скошенной травой и липовым цветом. Во дворе Кушниров загорланил петух; ему ответили во дворе Марковских, во дворе Шумеров, во дворе Паневских… Во всех ближних к заставе дворах, а потом и в дальних. Прокричали петухи, где-то сонно промычала корова, где-то звонко залаяла собака, почуяв рассвет.
«Может, все же сбегать домой, разбудить Машу?» — подумал Горбунов. Они снимали комнату в доме у Паневских — рядом с заставой. Три минуты туда, три минуты оттуда. Нет, пусть пока спит. Все равно ей ничем уже не помочь.
Они родились и выросли с ней в одной деревне на берегу Волги, неподалеку от Рыбинска. Вместе учились в школе, дружили. Потом его взяли в армию, а Маша закончила педтехникум и поступила в педагогический институт. Там ее приняли в кандидаты партии. В прошлом году он приезжал домой в отпуск, они поженились и вместе приехали сюда, в Новоселки. Ей шел двадцать третий год, и все еще было впереди.