Первый блицкриг. Август 1914
Шрифт:
Германская карательная кампания не явилась спонтанным ответом на сопротивление бельгийцев. Она подготавливалась заранее, с обычной германской тщательностью и педантичностью, и предназначалась для экономии времени и людей, во имя этого нужно было быстро приручить бельгийцев. Бельгийское сопротивление, потребовав оставить войска в тылу для его подавления, срывало планы.
Как только немцы входили в город, его стены начинали белеть заранее отпечатанными объявлениями, наклеенными на каждом доме и предостерегавшими население от совершения «враждебных» актов. Наказанием для гражданских лиц, стрелявших в солдат, была смерть, как и за различные менее тяжкие преступления. «Любой подошедший ближе двухсот метров к аэроплану или воздушному
Фон Клюк сетовал, что применяемые методы «все-таки медленно действовали против причиняемого зла». Бельгийское население продолжало демонстрировать самую непримиримую враждебность. «Эти злостные акты со стороны населения сказывались на жизнедеятельности нашей армии». Карательные акции становились более частыми и жестокими. Мир узнавал о горящих деревнях, дорогах, забитых беженцами, расстрелянных мэрах и бургомистрах от союзных, американских журналистов и журналистов из нейтральных стран. Столкнувшись с запрещением Жоффра и Китченера о допуске журналистов на фронт, они собрались в Бельгии с первого дня войны.
Девятнадцатого августа, когда в Аэршоте, в сорока километрах от Брюсселя, прозвучали залпы, бельгийская столица была странно спокойна. Правительство покинуло город накануне. Флаги все еще украшали улицы, ярко вспыхивая на солнце красными и желтыми полотнищами. В свои последние часы бельгийская столица, казалось, расцвела еще больше, постепенно становясь тихой, почти мудрой. В самом конце дня увидели первых французов — эскадрон измученных людей и лошадей, медленно проехавших по авеню де-ла-Туазон-д'Ор. Спустя несколько часов по опустевшим улицам промчались четыре автомашины, в которых сидели офицеры в незнакомой форме цвета хаки. Брюссельцы удивленно проводили их взглядами, раздались возгласы: «Англичане!» Союзники Бельгии наконец-то появились, но слишком поздно. Девятнадцатого через город продолжал идти поток беженцев. Флаги сняли, население предупредили о возможной воздушной бомбардировке.
Двадцатого августа германские войска заняли Брюссель. Неожиданно на улицах появились эскадроны улан с пиками наготове. Они были предвестниками мрачного парада, невероятного по своей мощи и величию.
Он начался в час дня с серо-зеленых колонн пехоты, в которых маршировали выбритые солдаты, в начищенных сапогах и с примкнутыми штыками, сверкавшими на солнце. Затем появилась такая же серо-зеленая кавалерия с черными и белыми флажками, трепыхавшимися на пиках, как будто вернувшаяся из средних веков. Подковы бесчисленных лошадиных копыт, непрестанно цокавших по мостовой, казались способными затоптать все, что бы ни встретилось на их пути. За ними прогромыхали тяжелые артиллерийские орудия. Рокотали барабаны. Хриплые голоса ревели песню победы «Хайль дир им зигескранц» на мотив «Боже, храни короля». Они все шли, бригада за бригадой, колонна за колонной. Молчаливые толпы, наблюдавшие это бесконечное шествие, были поражены его завершенностью и единообразием. Затем, запряженные четверками лошадей, появились походные кухни. Разведенный в них огонь и изрыгавшие дым трубы произвели не меньшее впечатление, чем грузовики, оборудованные под сапожные мастерские. Сапожники за своими столами заколачивали гвозди в подметки, а солдаты, чьи сапоги находились в ремонте, стояли на подножках.
Парад проходил по одной стороне бульвара, чтобы не мешать проезду офицеров штаба в автомобилях, а посыльным на велосипедах и мотоциклах обгонять процессию.
Шли часы, а марш победителей продолжался. Три дня и три ночи 320 000 солдат армии фон Клюка шли через Брюссель. Был назначен германский генерал-губернатор, над ратушей поднят германский флаг, часы поставлены по германскому времени, на столицу была возложена контрибуция в пятьдесят миллионов франков (десять миллионов долларов), которую нужно было выплатить через десять дней, на провинцию Брабант — четыреста пятьдесят миллионов франков (девяносто миллионов долларов).
В Берлине после сообщений о взятии Брюсселя зазвонили колокола, на улицах раздавались радостные возгласы, незнакомые обнимались, и царило «всеобщее ликование».
Двадцатого августа Франция еще собиралась наступать. Ланрезак достиг Самбры, англичане стояли с ним вровень. Сэр Джон Френч после многих колебаний заверил Жоффра, что будет готов вступить в боевые действия на следующий день. Но из Лотарингии поступили плохие новости.
Рупрехт начал свое контрнаступление мощнейшим ударом, 2-я армия Кастельно, из состава которой Жоффр взял один корпус для бельгийского фронта, отступала, Дюбай доносил, что немцы упорно атакуют. В Эльзасе генерал По, действовавший против ограниченных немецких сил, взял обратно Мюлуз и весь прилегающий район, но теперь, с уходом Ланрезака на Самбру, войска По были нужны, чтобы занять его место для наступления в центре, даже Эльзас — величайшая жертва, был положен на алтарь «плана-17».
Хотя и ожидалось, что Эльзас, как и железорудные шахты в Брийё, будет возвращен после победы, огорчение генерала почувствовалось в каждой строке его воззвания к народу, который он только что освободил.
«На севере начинается великая битва, которая решит судьбу Франции, а с ней и Эльзаса. Именно туда посылает главнокомандующий все силы нации, чтобы предпринять решительное наступление. С большой грустью мы должны оставить Эльзас. Жестокая необходимость эльзасскую армию и ее командующего подчиниться тому, что вызвано крайней необходимостью».
После всего этого у французов оставался небольшой клочок территории вокруг Танна. Эльзасу пришлось еще долгие годы ждать окончательного избавления.
На Самбре, где Ланрезак должен был на следующий день предпринять наступление, «двадцатое было волнующим днем для войск, — по словам лейтенанта Спирса. — Напряжение ощущалось даже в воздухе. Все чувствовали, что великая битва близка. Моральный дух 5-й армии был необычайно высок. Все были уверены в успехе». Но командующий генерал д'Амад, командир группы, состоявшей из трех территориальных дивизий, которые Жоффр в последнюю минуту все-таки послал на позиции левее англичан, был обеспокоен.
В ответ на его запрос в главный штаб генерал Бертло ответил:
«Сведения о германских войсках в Бельгии сильно преувеличены. Причин для беспокойства нет. Диспозиции, занятые по моему приказу, в настоящее время считаются достаточными».
В три часа дня генерал де Лангль де Кари, командующий 4-й армией, доложил о движении противника через его фронт и спрашивал Жоффра, не следует ли предпринять наступление немедленно. В главном штабе господствовало твердое убеждение в том, что чем больше немцы перемещаются вправо, тем слабее их центр.
«Я понимаю ваше нетерпение, — ответил Жоффр, — но, по моему мнению, время для наступления еще не пришло… Чем более район (Арденн) будет ослаблен к моменту наступления, тем лучше будут результаты продвижения 4-й армии, поддерживаемой 3-й. Поэтому крайне важно дать противнику возможность пройти мимо нас в северо-западном направлении без преждевременного нападения на него».
В девять часов вечера он решил, что время пришло, и отдал приказ начать наступление немедленно. Это был великий час.