Первый Блицкриг. Август 1914
Шрифт:
Как дочери короля Черногории Никиты, они любили Францию с такой же силой, с какой ненавидели Австро-Венгрию. Во время царского пикника в конце июля 1914 года, «черногорские соловьи», как называл Палеолог этих двух принцесс, окружили его и стали щебетать о начавшемся кризисе. «Приближается война… от Австрии ничего не останется… вы получите обратно Эльзас-Лотарингию… наши армии встретятся в Берлине». Одна из сестер показала послу украшенную драгоценностями шкатулку, в которой она хранила щепотку земли Лотарингии… а другая рассказала о том, как она посадила в своем саду семена лотарингского чертополоха.
На случай войны русский Генеральный штаб разработал два примерных плана кампании, их окончательный выбор зависел от намерений Германии. Если Германия обрушит массу своих войск на Францию, Россия выступит своими основными силами против Австро-Венгрии. В этом случае четыре армии повели бы наступление против Австрии, а две — против Германии.
План кампании на германском фронте предусматривал захват Восточной Пруссии с помощью 1-й и 2-й русских армий, двигающихся в двух направлениях — 1-я севернее, а 2-я южнее барьера, образованного Мазурскими озерами. Поскольку 1-я
В планы немцев не входила сдача Восточной Пруссии. Это была земля, где выращивали гольштинский скот, где свиньи и цыплята разгуливали по обнесенным каменными заборами дворам, где создавали знаменитую тракененскую породу лошадей для германской армии. Огромные поместья принадлежали юнкерам, которые, к ужасу одной английской гувернантки, работавшей у них, стреляли лисиц, а не устраивали на них, как полагается, охоту на лошадях. Далее к востоку, ближе к России, лежала земля «тихих вод и темных лесов», широких озер, поросших камышом, сосновых и березовых рощ, многочисленных болот и ручьев. Наиболее известным местом был Роминтенский лес — охотничий заповедник Гогенцоллернов, простиравшийся на площади в 90 000 акров и граничивший с Россией. Сюда каждый год приезжал кайзер, в бриджах и шляпе с перьями, чтобы поохотиться на кабанов и оленей, а то и подстрелить русского лося, перешедшего без умысла границу и ставшего прекрасной целью для императорского ружья. Хотя коренное население было не тевтонским, а славянским, этот район находился под властью Германии, за исключением нескольких периодов польского правления, с тех пор как Тевтонский орден утвердился здесь в 1225 году.
Несмотря на поражение, понесенное от поляков и литовцев в великой битве под деревней Танненберг, вошедшей в историю как битва при Грюнвальде, рыцарский орден уцелел и вырос или, скорее, переродился в юнкеров. В Кенигсберге, главном городе этого района, первый суверен династии Гогенцоллернов был коронован королем Пруссии в 1701 году.
Восточная Пруссия, омываемая Балтийским морем, с «городом королей», где короновались прусские суверены, была страной, которую немцы не могли с легкостью уступить. Вдоль реки Ангеранн, протекавшей по Инстербургской равнине, были тщательно подготовлены оборонительные рубежи, в восточном болотистом районе были проложены дороги, заводившие противника в ловушку.
Вся Восточная Пруссия была покрыта сетью железных дорог, предоставлявших обороняющейся армии преимущества в мобильности и быстроте переброски подкреплений с одного фронта на другой для отражения наступления каждого крыла противника.
Когда впервые был принят план Шлиффена, особых опасений в отношении Восточной Пруссии не было, потому что Россия, как предполагали, должна будет держать значительные силы против Японии на Дальнем Востоке. Германская дипломатия, несмотря на характерную для нее неповоротливость, рассчитывала, что сумеет обойти англо-японский договор [56] , рассматриваемый ею как неестественный альянс, и сделать Японию нейтральной, чтобы создать постоянную угрозу тылу русских. Специалистом германского Генерального штаба по русским делам был подполковник Макс Хоффман, в задачу которого входила разработка возможного плана кампании русских в случае войны с Германией. Хоффману недавно перевалило за сорок. Он был высокого роста, крепкого телосложения, с круглой головой и такой короткой прусской стрижкой, что выглядел почти лысым. У него было добродушное лицо, но он производил впечатление человека решительного, носил очки в черной оправе и выщипывал брови так, что они приобрели форму идущей резко вверх кривой. Он так же тщательно ухаживал и за своими маленькими тонкими руками и гордился ими, как и безупречной складкой брюк. Несмотря на склонность к праздности, он отличался находчивостью. Будучи плохим наездником и фехтовальщиком, а также имея пристрастие к еде и вину, Хоффман, тем не менее, быстро соображал и здраво мыслил. Он был любезен, хитер, удачлив и презирал всех. В интервалах между выполнением своих военных обязанностей он пил вино и поедал сосиски в офицерском клубе с вечера до семи утра, а затем выводил свою роту на парад, после чего снова брался за сосиски и выпивал два литра мозельского вина еще до завтрака.
56
Заключен в 1902 году. — Прим. ред.
После окончания штабного училища в 1898 году Хоффман провел шесть месяцев в России в качестве переводчика, а потом отслужил пять лет в русском отделе немецкого Генерального штаба при Шлиффене. Затем в качестве военного наблюдателя Германии он выехал на русско-японский фронт. Когда один японский генерал не разрешил ему наблюдать за ходом сражения с близлежащей сопки, этикет был забыт под напором того естественного немецкого качества, которое часто не дает возможности представителям этой нации произвести приятное впечатление на других.
«Ты, желтомордый дикарь, не смеешь не пускать меня на ту сопку!» — заорал Хоффман в присутствии других зарубежных военных представителей и одного, как минимум, военного корреспондента.
Принадлежа к расе, не уступающей немцам в чувстве собственного превосходства, японец заорал в ответ: «Мы, японцы, платим за эту информацию своей кровью и не желаем делиться ею с кем бы то ни было!»
Протокол был нарушен полностью.
После своего возвращения в Генеральный штаб при Мольтке Хоффман возобновил работу над планом русской кампании. Некий полковник русского Генерального штаба в 1902 году продал ему за значительную сумму один из первых вариантов военного плана своей страны. Однако, как утверждал Хоффман в своих не всегда серьезных мемуарах, цены с тех пор настолько возросли, что стали не по карману немецкой военной разведке, имевшей весьма скудные средства. Ландшафт Восточной Пруссии делал план русской кампании вполне ясным и без этого: «клещи» с наступлением по обеим сторонам Мазурских озер. Проведенное Хоффманом изучение русской армии, факторов, определяющих се мобилизацию и средства переброски, позволили немцам судить о времени наступления. Немецкая армия, уступавшая в численности [57] , могла избрать любое направление для отражения наступления превосходящих сил, разделенных на два крыла. Она могла либо отступить, либо атаковать одно из крыльев раньше другого, что давало наибольший выигрыш. Жесткая формула, продиктованная Шлиффеном, гласила: «Нанести удар всеми имеющимися силами по ближайшей русской армии, находящейся в пределах досягаемости».
57
Это не так. См. вступительную статью. — Прим. ред.
Какая-нибудь проклятая глупость на Балканах», предсказывал Бисмарк, явится искрой новой войны. Убийство сербскими националистами 28 июня 1914 года эрцгерцога Франца-Фердинанда, наследника австрийского престола, подтвердило это пророчество. С легкомысленной воинственностью престарелых империй Австро-Венгрия решила воспользоваться этим поводом, чтобы поглотить Сербию так же, как раньше, в 1909 году, Боснию и Герцеговину. В то время Россия, ослабленная войной с Японией, была вынуждена примириться с немецким ультиматумом, подкрепленным появлением кайзера в «сияющей броне», как он сам выразился, выступившего на стороне своего австрийского союзника. Теперь Россия, мстя за унижение и стремясь сохранить престиж великой славянской державы, была готова сама грозить такой же сверкающей броней. Пятого июля Германия заверила Австрию в том, что та может рассчитывать на «надежную поддержку» в случае, если принятые ею карательные меры против Сербии приведут к конфликту с Россией. Это явилось причиной потока необратимых событий: 23 июля Австрия предъявила ультиматум Сербии, 26 июля отклонила данный на него ответ (хотя кайзер, уже проявлявший беспокойство, признавал, что этот документ не дает никаких оснований для начала войны), а 28 июля она объявила войну Сербии, 29 июля Белград подвергся обстрелу. В тот же день Россия привела в готовность свои войска на австрийской границе, а 30 июля, как и Австрия, объявила всеобщую мобилизацию. 31 июля Германия направила России ультиматум, требуя отменить в ближайшие двенадцать часов мобилизацию и «дать нам четкие объяснения по этому поводу». Война приближалась ко всем границам. Охваченные страхом, правительства делали отчаянные попытки остановить ее. Но все оказалось напрасным. На границах агенты, заметя кавалерийский патруль, доносили, что видят крупные перемещения войск, раздувая военный психоз. Генеральные штабы громко требовали сигнала к выступлению, стремясь опередить своих противников хотя бы на час. Придя в ужас при виде открывшейся бездны, государственные деятели, на которых лежала главная ответственность за судьбу своих стран, попытались отступить назад, но военные планы безжалостно толкали их все дальше вперед.
Начало
Первое августа, Берлин
В субботу первого августа в полдень срок ультиматума России, на который она так и не дала ответа, истек. Через час германскому послу в Петербурге была направлена телеграмма, в которой содержались инструкции об объявлении России войны в тот же день в 5 часов вечера. В 5 часов кайзер издал декрет о всеобщей мобилизации. Некоторые предварительные мероприятия были уже проведены накануне, после объявления «угрожающего положения». В пять тридцать канцлер Бетман-Хольвег, читая на ходу какой-то документ, в сопровождении министра иностранных дел Ягова поспешно спустился по ступеням Министерства иностранных дел, взял обыкновенное такси и умчался во дворец. Вскоре после этого генерала фон Мольтке, мрачного начальника Генерального штаба, ехавшего с приказом о мобилизации, подписанным кайзером, догнал на автомобиле курьер и передал срочную просьбу вернуться во дворец. Там Мольтке услышал последнее, отчаянное, вызвавшее слезы у Мольтке предложение кайзера, которое могло бы изменить историю двадцатого века.
Теперь, когда наступил решающий момент, кайзера обуял страх потерять Восточную Пруссию, несмотря на шестинедельный запас времени, остававшийся у него, по мнению Генерального штаба, до полной мобилизации русских.
«Я ненавижу славян, — признался он одному австрийскому офицеру. — Я знаю, что это грешно. Но я не могу не ненавидеть их».
Он радовался сообщениям о забастовках и беспорядках в Петербурге, напоминавших 1905 год, о толпах, разбивавших окна домов, «об ожесточенных стычках между революционерами и полицией». Престарелый посол граф Пурталес, который провел семь лет в России, пришел к выводу и постоянно заверял свое правительство в том, что эта страна не вступит в войну из-за страха революции. Капитан фон Эгеллинг, немецкий военный атташе, после объявления Россией мобилизации сообщал, что она «планирует не решительное наступление, а постепенное отступление, как в 1812 году». Эти мнения явились своеобразным рекордом ошибок германской дипломатии. Они утешили кайзера, составившего тридцать первого июля послание для «ориентировки» своего штаба, в котором он с радостью извещал о том, что, по свидетельствам его дипломатов, в русской армии и при дворе царило «настроение больного кота».